Тренер становился папой и мамой, учителем и мастером, милиционером и замполитом в одном лице. Первое, что я услышал от первого тренера: «Я вам не папа и не мама! Вы пришли сюда заниматься спортом, а не физкультурой. Правило одно для всех: сначала выполнили, что я сказал, а потом уже спросили, зачем это надо. Вы будущие легионеры. Смотрели фильмы про войну? Слышали там девиз отцов - «Все для фронта – все для победы!»? Так вот здесь – «Все для спорта – все для победы!». Да и потом мы слышали много таких же простых истин. Как-то я травмировал ногу, наложили гипс, мол, трещина, а завтра нам надо было ехать в Таллин на отборочные чемпионата Европы. Тренер звонит и спрашивает: «Клещи дома есть? Сними гипс, и чтобы утром стоял с сумкой на вокзале, сбор у памятника Ленину». На соревновании мне заливали ступню хлорэтилом – замораживающей жидкостью, после этого тренер немного обнимал, толкал вперед и шептал: «Сам погибай, а команду выручай». Мы верили им. Мы и сейчас верим.

Спорт был чуть ли не общественным долгом. Корни которого тянутся к песне о том, что «мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». То есть спорт – это подготовка к защите Родины, к войне. Все было хорошо, пока самые подготовленные к войне – гордость нации – мастера спорта, не пошли войной на Родину. А подготовили их на отлично.

Как-то раз, а было мне лет семнадцать, я зачем-то пообещал прийти на день рождения к однокласснице Люде Величко. За полчаса до конца тренировки в школе высшего спортивного мастерства я попросил у тренера разрешения уйти пораньше. Даю честное слово, попросил о таком первый раз за десять лет. Он построил команду, поставил меня напротив всех, как бойца, бросившего оружие, и начал: «Вышенкову надо, видите ли, на день рождения к Люде Величко. Конечно! Это нам всем надо через пару недель обыграть ЦСКА, а ему к Люде Величко!». И так далее. Я стоял красный от стыда, мне хотелось смыть позор кровью. На фронте я бы тут же бросился с гранатой под танк.

Прошло более сорока лет. Но как только где-нибудь – по телевизору или где-то – я слышу фамилию Величко, меня передергивает. Я вспоминаю тот ужас. Будто сейчас вернется с того света мой тренер и опять спросит с меня. Это же тоже была вера в святого, чей лик висел на иконостасе той красной религии.

Но пойти в НИИ и на производство для них было так же противоестественно, как скрипачу – на разгрузку вагонов. В официанты подались единицы. Во-первых, профессия казалась зазорной, во-вторых, в официанты брали лишь по серьезной протекции.

Но официальная советская карьерная лестница ничего лучше им предложить не могла. Зато к концу 70-х они пригодились торговым работникам, у которых оказался избыток серых денег.

Мир дефицита касался всего стоящего, праздничного, а бары и рестораны уверенно стали уже в 70-х годах практически запретными для советского трудящегося. В принципе, еще со сталинских времен кинематограф подчеркивал отношение советской власти к увеселительным заведениям. Если враг хотел завербовать нашего человека, то всегда пытался это сделать в ресторане. Если казнокрад тужился склонить честного пролетария к хищениям, то выбирал именно ресторан. А если в «Девяти днях одного года» молодые физики-ядерщики и заглядывали туда в 60-х годах, то их там уже не уважали, скверно обслуживали. Культовая фраза из «Бриллиантовой руки» – «Наши люди в булочную на такси не ездят» – про то самое. А к концу 70-х в закрытых ведомственных инструкциях милиции рестораны и бары именовались предельно конкретно – «места концентрации антиобщественного элемента и сбыта краденого». По большому счету, оно так и было.

Советский правильный человек в этих местах чувствовал себя чужим. Ему было некомфортно смотреть на завсегдатаев – уверенных в себе хозяйственных и торговых работников, кто не особо смотрел на цены в меню, на каких-то непонятных персонажей с опасными лицами, резвящихся девиц. Официанты же, понимая уровень его кошелька, буквально намекали на выход. «Цыпленок-табака, коньяк три звездочки, мороженое пломбир. Что еще, товарищ?!» – свысока, фактически презрительно диктовала ему официантка. Трудовой народ, конечно, мог туда заглянуть. Допустим, свадьба, банкет по случаю защиты диссертации. Но на этом и хватит.

Но это были реакции ненужных клиентов. Внутри же у работников общепита были проблемы и посложнее. Кроме своего рода купцов, негоциантов, способных прогулять свою зарплату за вечер, в ресторанах обосновался преступный мир. Это ломщики, шулера, те же спекулянты, фарцовщики, валютчики, а самое главное – представители воровского крыла. Так называемые фартовые, игровые, пиковые. Если хозяйственные работники только сорили деньгами, ну, может быть, заодно и хамили, то блатные требовали немедленного, как бы сословного почитания. Могли и не заплатить, могли ударить, могли и вазу с салатом кому-нибудь надеть на голову. Хотя бы метрдотелю. Для них официант не был важным существом. Блатные вообще только себя называли людьми. Все остальные или обслуга, или фрайера.

Правила игры советского общепита были далеки от декларируемых. Настоящий директор треста ресторана и столовых любого района Ленинграда должен был сам решать все вопросы. Хочешь, чтобы под прилавком и в меню красовался продуктовый дефицит, импортные сигареты – сам договаривайся с базой. То есть плати сверху. Хочешь модную музыку – сам покупай аппаратуру. Выбили у тебя стекло – твои проблемы. Посетители шалят – не надоедай милиции. Хочешь лояльности отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности – сам знаешь. Иначе ты просто не хозяин. По закону работать может каждый дурак.

Там не то что особых, никаких развлечений у ленинградской молодежи не было, и гопота с окраин повалила в местные пивные бары. Результат: портвейн, драки, поножовщина. Так, на проспекте Народного ополчения в конце 70-х открылся бар «Уют». Его тут же прозвали «Убьют». Посетители то и дело устраивали кровавые драки. Крепкий бармен из морских пехотинцев Северного флота постоянно держал при себе пару боксеров, он даже приобрел громкоговоритель, в который несколько раз за вечер кричал: «Молодые люди, ринг находится на первом этаже возле туалета!».

Гопники оказались не готовы соблюдать правила советского общепита. Они приносили с собой спиртное, в том числе и портвейн, старались не рассчитаться, во время потасовок ломали инвентарь.

Работники торговли вместо левой прибыли от них получали одни проблемы, а милицию уже тогда было трудно дозваться. К тому же повторимся – все директора треста столовых, в которые входили и пивные бары, давно жили по неписаному правилу: «Ты воруешь и все проблемы решаешь сам». Обращение за помощью считалось равносильным признанию собственной профнепригодности. Кому первому «упало на голову яблоко», до сих пор доподлинно неизвестно, но произошло это примерно в 1975 году. Тогда в появляющихся в новостройках барах, которые обзывались народом «мутными глазами» или «бубликами», появились у входа молодые подтянутые люди, в основном боксеры и борцы. Их тут же окрестили воротчиками или вышибалами. А вскоре и в центральных кабаках пропал как вид господин швейцар. Тот, еще старорежимный, в ливрее, как правило, отставник военный или сотрудник правоохраны. Они были надежны и лояльны к власти, как дворник-татарин в предреволюционном Петрограде. Тот подсказывал охранке, где появился подозрительный студент-жилец, а советские швейцары завсегда готовы были моргнуть оперативникам уголовного розыска, мол, вон там – за тем столиком, похоже, сидят беговые, без документов.

Швейцары остались лишь в двух знаковых местах – гостинице «Европейская», что сейчас «Гранд Отель Европа», да в «Астории». Но это уже были туристические рудименты и атавизмы. Вместо них, будто из ларца, выскочили одинаковые на подбор юноши. Белая рубашка, черные брючки, стрижка под полубокс за 40 копеек, отбитые скулы, поломанные уши-пельмешки.

Парни оформлялись гардеробщиками, швейцарами или администраторами. Их зарплата была минимальной даже с точки зрения инженера, около 60 рублей, но эти гроши никто считать и не собирался. Их, как правило, кто-то брал себе из бухгалтерии.

Спортсменам объясняли, сколько они будут «иметь сверху». Во-первых, от рубля до трех с каждого посетителя за проход в дефицитное место (сумма увеличивалась в зависимости от статуса и популярности заведения). Во-вторых, мог приплачивать за порядок сам бармен – рублей 15 за смену. В-третьих, поздно вечером гардеробщик спекулировал водкой, которая не продавалась после 23:00, а заодно и дефицитным шампанским. Вокруг вышибал начинали виться деловые люди, пусть пока и местного значения. Это означало, что он мог покупать импортные сигареты и краденое в треть цены. Все это он потом перепродавал. Наконец, он становился важным человеком, так как именно он решал, кого впускать, а кого нет. А это уже привлекало к нему внимание девушек – к молодому, стройному, сильному, трезвому и уже в модном прикиде.

На воротах в ресторане «Казбек» к тому времени стояли абсолютный чемпион СССР по боксу в тяжелом весе Вячеслав Яковлев и человек, через 5 лет получивший прозвище Толя Кувалда за силу удара и особенности строения черепа. Ресторан был частью Комбината общественного питания Главленинградстроя № 2. Все предприятия комбината – торговый центр, фабрика-кухня, рестораны, бары, магазины полуфабрикатов – находились на территории Купчино. Руководил комбинатом Илья Юзефович Векштейн. К началу 80-х в хозяйстве Векштейна открыто продавался дефицит: бастурма, икра, сигареты «Мальборо» и «Салем», компоты с ананасами и бананы.

Для этого нужно было всего-навсего иметь доверительные отношения с директорами баз и заведующими пищевых комбинатов и ресторанов. Заведующие заказывали товар, базы по звонку Векштейна его отпускали. Илья Юзефович вместо товара отдавал предприятиям деньги по госцене, а полученные таким образом сигареты или консервированные фрукты целыми партиями отправлял в Среднюю Азию по цене рыночной. Рестораны за счет того, что он мгновенно скупал все за наличные деньги, неправдоподобно быстро выполняли план и получали премии. С базами Векштейн договаривался за банальные взятки. Тогда подобные схемы называли «сумасшедшей ерундой». Заработав очень большие по советским меркам деньги, Илья Векштейн почувствовал себя «серьезным человеком».

Будучи небольшого роста, он сам про себя говорил: «Я маленький, но не игрушечный». На практике подобное самоощущение выливалось в то, что почтенный советский работник начал вести себя примерно так, как карикатурный «новый русский» в начале 90-х. Он мог надеть милицейскую форму и выйти в зал ресторана в разгар веселья, мог в «Казбеке» пальнуть из ружья в потолок, порой на своих «жигулях» пятой модели играл в пятнашки с таким же ухарем – кто кого бортанет крылом «жигулей».

Все более непринужденно он обращался и с представителями контролирующих органов. Когда на предприятия общественного питания приходила с проверкой Госторгинспекция, они, как правило, в качестве контрольной закупки приобретали рюмку коньяка и бутерброд. Это они и сделали однажды в баре ресторана «Казбек», кстати, в смену будущего зама Кумарина Саши Милюкова.

Директор оказался на месте. Илья появился не быстро и, вальяжно поинтересовавшись, в чем вопрос, выпил спиртное, закусив бутербродом. На возмущение двух проверяющих он засунул в карман каждому по 50 рублей и предложил покинуть помещение. Что они и сделали.

При таких заработках и стереотипе поведения главной проблемой для Векштейна оказалась безопасность. Во-первых, весь его бизнес держался исключительно на устных договоренностях, велика была вероятность возникновения разногласий и недопонимания с партнерами, и в таком случае разрешить противоречия можно было только силой. Тем более, что в те годы еще никто не отменял влияние воров в законе, которые системно обкладывали данью цеховиков – в том числе и тех самых, с кем Векштейн имел подпольные делишки. Но ленинградский еврей понимал – нельзя залезать в кабалу к ворам. Речи их, действительно, как мед, но закон един: «Вход – рубль, выход – два».

К тому же буйное поведение в барах и ресторанах Ленинграда зачастую вызывало агрессивную реакцию других посетителей, а постоять за себя кулаками Векштейн не мог. И он нашел выход из ситуации.

Договорился со своими барменами и воротчиками, что за дополнительную плату они будут охранять не только порядок в его заведениях, но и лично его. И когда у Векштейна случались неприятности, он немедленно звонил своим ребятам, те приезжали на машине в течение получаса и избивали всякого, с кем у хозяина возникли разногласия. Первое время он действительно пользовался охраной, только когда без нее было не обойтись, но позже, видимо, не в силах устоять перед искушением, уже без особой надобности начал бравировать своими, как ему казалось, уникальными возможностями. При помощи своей новоиспеченной гвардии он решал даже незначительные проблемы – например, вызывал спортсменов в момент мелких размолвок с посетителями ресторанов или недоразумений в отношениях с ухажером приглянувшейся девицы. Уже в 1980 году находившийся при Векштейне боксер Вася Петров устроил потасовку на еврейском празднике в ресторане «Крыша». Спустя несколько лет драки вокруг Векштейна стали происходить постоянно, из-за любого пустяка. Такая манера поведения привлекала к нему ненужное внимание, не говоря о том, что наступала зависимость от собственной охраны. От «крыши», в высшем, метафорическом понимании этого слова.

А «крыша» – это не телохранители, она не дежурит рядом днем и ночью. Она решает вопросы. Чем больше он становился заметным и чем больше наживал врагов, тем более опасным было его возвращение домой по вечерам. Но его несло.

В мае 1985 года на Васильевском острове на углу Пятой линии и набережной Лейтенанта Шмидта в расселенном доме был обнаружен труп Ильи Векштейна: руки и ноги были связаны, рот заклеен, лицо обожжено – явные следы пыток. Экспертиза показала, что ему в рот заливали раскаленное подсолнечное масло. В любую историческую погоду это чересчур, а тогда это был резонанс резонансный, о котором не писали в газетах.

Векштейн – известная в Ленинграде фигура. На место происшествия съехалось руководство ГУВД. Накладные за «Мальборо», подписанные многими директорами трестов и обнаруженные в карманах Ильи Юзефовича, следствие посчитало важной зацепкой. При обыске у него на даче были обнаружены доселе невиданные игровые автоматы иностранного производства, те самые однорукие бандиты. Никто не понимал, зачем они ему. Другие знали, что это контрабанда из Польши, а однорукие идут в Среднюю Азию, где тогда уже процветали подпольные казино для элиты.

В результате на работников ленинградской торговли было возбуждено около 50 дел по экономическим статьям, многих расхитителей арестовали и осудили. Убийц Векштейна так и не нашли.

Единственное, что ясно – такое точно не совершила его «крыша». В 1985 году спортсмены ментально были еще не готовы на зверства. На месть это тоже не смахивало. Кто мешал просто ткнуть финкой в бок. Неизвестные все спланировали, разузнали о месте, похитили его возле дома на Кораблестроителей, долго и страшно что-то выспрашивали. Тут, кроме денег, никаких чудес нет. А по повадкам на такое способны были люди лишь с глубокой лагерной закваской. Те, кто еще помнил о сучьих войнах.

Это был один из последних оскалов слабеющего воровского мира.

Я, игровик, всегда смотрел на единоборства с уважительным недоумением – ведь ты на ринге один, а не как у нас, когда всегда кто-то обязательно подлетит на помощь.

И для поддержания разговора спросил, чем наградят. «Часами «Победа». У меня их уже коллекция. Сказать, на чем мне их носить?». В этот момент подошел еще один наш знакомый и с разбега так предложил: «Парни, в пивбар на ворота срочно нужно два человека. От бармена за смену – четвертной, плюс то, что сами за проходку заработаете. Встанете?». Часы «Победа» стоили 24 рубля, позолоченные – 85 рублей. Выбор трехкратный чемпион Ленинграда сделал.

Работа поначалу была не такой уж простой. Им оказывали сопротивление – в основном хулиганы и блатные. На косточках пальцев многих из бывших вышибал до сих пор остались шрамы от чужих зубов. Некоторые обматывали перед сменой кисти боксерскими бинтами, предварительно на домашней кухне выкрашенными в черный, синий или красный цвета, чтобы не видна была чужая кровь.

К середине XIX века в Европе и Америке началась цитрусовая лихорадка. Что называется, распробовали. Если в 30-х годах Сицилия поставляла 400 тысяч ящиков лимонов, то к концу века – два с половиной миллиона. Бизнес оказался сверхприбыльным, доходы превышали в шесть раз прибыль от модных тогда фруктов. Латифундисты обогащались, пухли в роскошных виллах Палермо, отдыхали в опере, оставив мелкие заботы местным наемным работникам. Разумеется, на плантации была нанята охрана.

А кого выбирали, к примеру, шерифом на Диком Западе? Конечно, первого бандита – лучшего стрелка, кого все боятся. Так и рядовыми сторожами у владельцев рощ стали самые лучшие, самые резкие парни из предместий.

Потихоньку они освоились, поняли логистику, узнали о цепочке посредников и стали жить не на одну зарплату. Когда же бизнес прет, а настроение отличное, то владельцы сквозь пальцы смотрели, как говорили в советской торговле, на усушку и утруску. То есть пока на мелкое воровство.

Потихоньку сторожа поднимались на ступеньку выше – на позицию смотрителей. Если того сторожа можно сравнить с воротчиком, то смотрителя уже – с администратором ресторана, с барменом.

Еще немного, и плантаторы начали замечать серьезный разрыв между ожидаемым доходом и фактическим. Они поняли, кто виноват, и по своей аристократичной наивности начали увольнять охранников, меняя их на новых. Дело оказалось даже не в том, что новые боялись первых парней на деревне Корлеоне, а в том, что знать была страшно далека от реалий.
Тех новичков, кто ощутил себя в должности и стал мешать мафии, просто убивали из обрезов. А в рощах и с товаром начали происходить неприятности. Плантации могли сгореть, а продукция пропасть в пучине Средиземного моря.

Самые непонятливые жаловались в полицию. То есть тем, кто жил в соседнем доме с людьми чести и столовался у них же.

Наконец, до многих дошло, что полезнее всего для экономики – обратиться к нескольким уважаемым местным пенсионерам – спросить у них совета. Доны их выслушали, поцокали языком, поговорили о падении нравов молодежи и пообещали обратить внимание на эти безобразия. Обещание выполнили, но после этого лимонные рощи легли под покровительство Коза Ностра.

Так что на знамени сицилийской мафии должен красоваться их знаменитый толстокожий синьор лимон.

И, конечно, помогали друг другу в случае агрессии со стороны преступного мира или шпаны. Если в спонтанном ресторанном противостоянии какой-нибудь шулер или тот, кого давно ищет милиция, складывался пополам после короткого и незаметного удара в печень, то потом он предупреждал: «Хорошо, на днях поговорим». И с ним приходили уже несколько. Эти не занимались спортом, с собой приносили шило или бритву, а, сделав вид, что хотят поговорить по-людски, могли кинуть в глаза припасенную смесь соли с перцем. У них был другой, отточенный десятилетиями, опыт. Для того спортсмена, привыкшего к ситуации «один на один», он казался подлым. А для блатных, как в той культовой фразе из кинокомедии «Бриллиантовая рука» – «дешево, надежно и практично». Так что какой там бокс, к чертовой матери.

Достаточно быстро спортсмены выяснили, кто из них и где стоит на дверях. Как по «тревожной кнопке», на помощь одному съезжались десять боксеров из разных баров и командным духом показывали превосходство спортивного сообщества. Кстати, тогда мог родиться своеобразный сленг воротчиков. Например, когда они просили о взаимопомощи, то говорили «спину подержи», то есть приди, прикрой меня от удара по затылку.

К тому же любой вышибала уже мог не только пропустить кого-то из знакомых в свое заведение, но и организовать лучший столик и нужный набор закусок к пиву. И они, конечно, всегда были готовы оказать эту услугу друг другу. Они еще не знали не только, что уже поделены на живых и мертвых, они даже не знали, что, объединившись, делают друг друга.

Допустим, в баре «Глухарь» на проспекте Науки – мест нет, у дверей толпа, а воротчику нужно пройти с девушкой. Он отодвигает желающих, стучит и в открытую щель успевает сказать: «Свои, я стою в «Вечере». Его тут же впускали, будто он показал какое-то удостоверение.

Если чья-нибудь подруга хотела отпраздновать день рождения в баре, знакомый вышибала мог устроить ей столик практически в любом заведении, предварительно договорившись с коллегой. Со временем они сами стали собираться в барах и проводить там свободное время компаниями. Они встали на одну статусную социальную ступень рядом с торговыми работниками, таксистами, фарцовщиками.

Все же порой им приходило в голову: воротчик – это не профессия, а должность. Да, они еще оставались нанятыми работниками, наемниками, но и официант же тоже вроде как нанятый. У них не было еще понимания, как там в этой советской торговле все устроено, но, во-первых, опыт – дело наживное, во-вторых, их слишком хорошо учили – «шире шаг от рекорда к рекордам».

Таким образом, спортсмены, сами того не понимая, как бы сейчас сказали, образовали социальную сеть. В действительности – замкнутую систему, как бы тайную организацию. Пройдет совсем немного времени, и с 1991 года вплоть до конца эпохи Ельцина это станет системой правления на улицах страны, у которой ампутируют национальные республики.

Мы же сегодня прекрасно знаем о субкультуре футбольных фанатов, понимая, что на уличных акциях они могут раскидать любую Росгвардию. А индустрия разносчиков пиццы? Даже появляются новости о столкновениях между ними, наверняка кто-то уже описал их субкультуру, а в общем-то – мелковато.

Представим себе антиутопию – на Дворцовой площади начинается майдан, а эти ребятки на одно лицо, на велосипедах, вдруг играют важнейшую роль. А так как они сняли рюкзачки, то никто не видит в них привычных разносчиков. Все вместе с властью ахают: «Ах, откуда взялись эти смутьяны?!». Мы же не обращаем внимания на этих пацанят, так похожих друг на друга. Откуда нам знать, какая там внутренняя организация. Центр «Э» об этом никогда не размышлял, Центр «Э» ждет хлопот только от футбольных хулиганов и публично несогласных.

Во времена Крестовых походов организация воротчиков быстро переросла бы в орден, на знамени которого обязательно нарисовали бы ручку от двери в замок. Но для этого нужен не только лидер, обязательна идея, и лучше бы религиозная. Таких идей у наших героев, разумеется, не было.

Тем не менее, будто бы еще ничего не изменилось, но в действительности изменилось все. Ведь превосходство – это та же победа, но с другого ракурса.

В нескончаемых публикациях о Червонце сообщалось, что он убил швейцара. Это была лишь должность. Валерию Лютвинскому было 25 лет. На возраст швейцара совсем не тянет.

Как все-таки устроен мир: если бы Червонца тогда не взяли, то он бы вернулся, а по возвращении его бы встретили в «Ориенте» и драться не стали. И не было бы тогда эпопеи с его побегом из «Крестов», а вслед – столь популярного фильма о любви к нему женщины-прокурора – «Тюремный романс».

Что касается даты – 18 декабря 1989 года, то именно 18 декабря 1988 года на толкучке в Девяткино произошла историческая бойня между спортсменами, когда был убит один, а движение разделилось на «малышевских» и «тамбовских».

Замечу, это имеет категорически не то же самое значение, что на современном сленге. В наши дни характеристика «Он на движениях» говорит об энергичном человеке, кто решает вопросы, мобильно встречаясь то с одними, то с другими. Тогда смысл был иной.

«Движение» подразумевало некую общность, массу, если хотите. В этом было даже что-то невидимое – политическое, как движение древних спартаковцев, а не людей из общества «Спартак».

Так никто не рассуждал, а последствия вышли убийственные: природа движения была такова, что оно развивалось, становилось радикальнее и радикальнее и, наконец, прекратило заигрывать с обществом, в первую очередь, с хозяйственно-партийным активом.

Однако достаточно быстро спортсмены осознали избыточность вежливого общения. Они стали минимизировать свои трудозатраты. И так было понятно, что штатский – им не ровня, посетитель бара – не соперник на ринге. Обыватели падали с одного тычка. Спортсмены вошли во вкус, распробовали кровь на чужих деснах. К тому же в кармане у них появилось не два-три червонца, а лавэ, как тогда именовалась пачка денег.

Все это изменило их речь, манеры, даже походку. Они ощутили себя «тузами бубей» и превращались в хамов, с манерами тех же гопников, только иначе одетых, подтянутых и трезвых. С гордостью стали рассказывать друг другу истории о том, кто «семерых одним ударом».

И мало кому приходила в голову примитивная мысль – ничего доблестного в этом нет, как нет доблести в том, что мастер спорта по шахматам обыграет в несколько ходов любого из них.

На их бритых затылках уже появились по два бугорка. Никто не обратил внимания – кого интересуют особенности строения черепа. Но это были не шишки от неуклюжих ударов затылком. Это пробивались «рожки». Скоро от тех, кто смотрел на них свысока, останутся лишь «ножки».

Он признался, что обманул, но риторически поинтересовался, откуда у потерпевшего такие обороты, если завмаг живет честно. Закончил спич Сева упоительным выводом - он вытащенные из нехорошего кармана деньги не спрятал, боже упаси, не обернул во вражескую валюту, а пропил в кабаках. То есть инвестировал в отечественное хозяйство. Вывод – от него одна польза, от потерпевшего – один вред. Севе дали ну совсем чуть-чуть.

Сегодня Сева миллиардер. Захотите – найдите его в Яндексе.

Статья 148. Вымогательство.

Требование передачи личного имущества граждан или права на имущество, или совершения каких-либо действий имущественного характера под угрозой насилия над личностью потерпевшего или его близких, или истребления их имущества – наказывается лишением свободы на срок до трех лет, или исправительными работами на срок до двух лет, или штрафом до четырехсот рублей.

Нашли отличия? Вопросы есть?

Такое любопытное отношение базируется еще на послереволюционном подходе к дворянам, когда золотопогонников назвали врагами, а уголовников – социально близкими. То есть теми, кто из низов, оступившихся из-за угнетений царизма, но способных перековаться в честных тружеников. Просто после смерти Сталина, перебив высшее сословие и «врагов народа», его заменили на расхитителей.

Уголовников, разумеется, не перевоспитали, тем более что они превратились в мощнейшую подземную субкультуру, а вымогателей, то есть минимум крепких ребят, а максимум советских спортсменов, вновь плавно перевели в разряд близких. Читай – родных. Так думал законодатель, так рассуждал работяга. Со времени известного революционного лозунга «грабь награбленное» мало что концептуально изменилось. Более того, спортсмены сами были уверены в его истинности. Они же проливали кровь за СССР, иногда в прямом смысле, а хозяйственники и торговые работники откладывали жир, тоже в прямом смысле.

С воротчиками же все случилось предсказуемо поступательно. К концу 90-х они, уже разведав, как работают тресты ресторанов и столовых, наконец зашли в кабинеты к директорам без стука.

Бегло перечитав стопку коротких приговоров конца 80-х, выбрал один, из Василеостровского района, от августа 1990-го. Они все односложны как табуретка. Меняются лишь имена, время и места. Конкретика нас только отвлечет. Главное в них – схемы и регалии.

То еще оглашалось Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Рассматривалось дело по вымогательству. Подсудимых было четверо, и каждый - «работающий гардеробщиком в столовой №… треста столовых №… района». Вменяли – «требование передачи личного имущества гражданина под угрозой убийства и насилия над потерпевшими по предварительному сговору».

Потерпевший «со слов знакомых фарцовщиков знал, что последние, работающие у гостиницы «Морская» на площади Морской славы, регулярно выплачивают рэкетирам установленные ими денежные средства…». Тем более, что «швейцар гриль-бара его предупреждал, что «время сейчас такое, что директор ресторана тоже должен платить за спокойствие». Но, судя по всему, советский торгаш не внял, а «около 19 часов к гостинице «Морская» на автомашине БМВ приехало четверо … в гриль-баре гостиницы «Морская», запугав потерпевшего, потребовали от него выплаты ежемесячно 700 рублей … подсудимые предложили отвести потерпевшего в лес и попытать».

В другом эпизоде - «мать потерпевшего в судебном заседании указала, что в вечернее время ее сын пришел домой вместе с незнакомыми, наглое и смелое поведение которых ее удивило, в связи с чем она задала вопрос: «Вы рэкетиры?». … После сын ей объяснил, что деньги отдал в счет «дани».

Но «потерпевшие в судебном заседании указали, что никого из подсудимых не знают, а ранее в период предварительного следствия при опознании по фотографиям указали на совершенно другие лица». Также судья расстроился словам очевидцев: «показания свидетелей надуманные или носят предположительный характер».

В конце приговора на машинке отпечатано: «При назначении наказания суд учитывает личности подсудимых. Ранее все они не судимы, по месту работы в тресте столовых и жительству характеризуются положительно, ранее активно занимались спортом, согласно предоставленной выписки, являются неоднократными призерами чемпионатов Ленинграда и РСФСР. Имеются ходатайства спортивных коллективов».

Присудили им по полтора года условно. В приговор не вошел уместный вопрос адвоката, заданный потерпевшему: «Каким-таким образом директор ресторана, получая в месяц 140 рублей, несколько месяцев отдавал рэкетирам по 700 рублей?».

20 лет назад ныне ректор Европейского университета в Петербурге Вадим Волков издал серьезную работу «Силовое предпринимательство». Тогда я чуть-чуть ему помог и высчитал возрастную мобилизацию братвы. Данные брались из региональной базы РУБОП, куда были занесены 27 тысяч фамилий и характеристики индивидуумов, так или иначе принимавших участие в организованной преступной жизни.

Пик графика возрастов приходится на 1969 год. Вершина же состоит из когорт 1966-1972 годов рождения. Отсюда ученый делает вывод: «… они окончили школу в 1984-1990 годах, в случае призыва в армию вернулись в 1986-1992 годах и именно в эти годы оказались перед выбором дальнейшего жизненного пути».

«Старшим из нас тридцать – итак, перед нами еще десять лет, чтобы закончить нашу работу. Когда нам будет под сорок, более молодые и сильные, вероятно, выбросят нас в мусорную корзину, как ненужные рукописи – и мы хотим, чтобы так было!». – провозглашал король итальянского футуризма Маринетти перед революцией 17-го в России.

Каждая десятая драка сопровождалась заявлением или телефонограммой в территориальные отделения милиции, поэтому спортсменам было важно заручиться поддержкой участковых, постовых и оперов. Вышибала всегда радостно встречал милиционера, охранял его и его девушку, наливал стакан левого вина. Милиция довольно быстро стала к ним лояльна. К тому же у них была важная моральная фора – они много отдали во славу советского спорта, а значит, СССР.

К тому же и милиция, и не милиция понимали, что простой советский человек от всего этого не страдает. У него просто нет денег ни на бары-рестораны, ни на модные шмотки, ни даже на заплатить вдвое за дефицит. Значит, если кого-то и прижимают, то нэпманов, а с каких щей их надо жалеть, а тем более оберегать. Десятилетия советской политической философии не прошли даром, она же родилась из «грабь награбленное». А уголовный кодекс лишь закреплял эти истины.

Повторим - в уголовном кодексе РСФСР за вымогательство группой, да с еще насилием, нельзя было получить более трех лет, а за хищение социалистической собственности в особо крупном размере – до высшей меры.

Вот воры нагибают подпольного миллионера к дани. Он в страшном сне не решит обратиться в милицию, но даже если решит, то им более трех лет не дадут, а на него могут повесить и десятку. Он же официально живет на сто рублей, а тратит за вечер ту же сотню. В принципе, со времен Остапа Бендера и Корейко мало что изменилось. То же самое происходило и в отношении к аферистам. Они же тоже работяг не обманывали.

По большому счету, ничего не изменилось и сегодня. Богатый абстрактный человек – плохой человек. Если у него угнали новый «мерседес» по цене двух квартир, где живет нормальный гражданин, то, в общем-то, правильно и сделали. То есть я бы тоже так сделал, но боюсь и не умею угонять.

И до сих пор на профессиональном жаргоне оперов, и особенно уголовно розыска, существуют две градации – «терпила» и «злодей». Скажите, пожалуйста, кем интуитивно вы хотели бы быть? Правильно, хотя вряд ли и Вы, и те, кто в этот момент это произнес где-нибудь в отделе полиции N, слышали поговорку представителей черной масти: «Терпила – хуже мента».
Сегодня эта фраза говорится несколько интеллигентней: «Потерпевший – первый враг следователя». А однажды на совещании людей в погонах я слышал такое мнение: «Не надо жалеть человека, у которого есть собственный самолет».