Начиналась она с утверждения, будто 1 рубль в пределах СССР больше на треть, чем 1 доллар, а вот за рубежом он равен некоему инвалютному рублю. Что это такое, пытались объяснить многие, но до сих пор никто не понял.

Советскому специалисту, работающему за границей, на сберкнижку начисляли 70 процентов от прежней заработанной платы. Помимо этого, в месте пребывания он теоретически зарабатывал в несколько раз большую сумму. Однако то, что ему причиталось, полностью на руки ему не выдавали. В зависимости от того, один ли он, с супругом/супругой, с детьми ли, он получал лишь определенную часть. Если в Монголии, то в тугриках, если во Франции, то во франках. Остальное и считалось как раз этими инвалютными рублями. Они-то и поступали на счета сотрудников во Внешэкономбанк, превращаясь в чеки Внешпосылторга – в некую придуманную параллельную экономике социализма валюту, на которую можно было, вернувшись домой, в специальных магазинах купить импортные вещи. Но на этом путаница не прекращалась.

Чеки были поделены еще и на зоны, в зависимости от тех стран, где трудился специалист. Чек Внешпосылторга с желтой полосой символизировал развивающиеся страны – Анголу, Кубу, с синей полосой – страны Совета Экономической Взаимопомощи, чья штаб-квартира располагалась в высотке на проспекте Калинина в Москве. Чек же без полосы говорил о том, что человек вернулся из капиталистической страны.

Специалисты, соответственно, делились на сорта. Чеки без полос получали лишь те, кому посчастливилось быть полезным в ООН, ЮНЕСКО, на дипломатической работе.
Разлиновку для чеков придумали неспроста.

Холодильник Bosch в магазине «Внешпосылторг» на набережной Макарова на Васильевском острове можно было приобрести только на чеки без полос, дубленку – только на чеки с синей полосой, и так далее.

Кроме магазина на Макарова был еще закуток рядом с домом дипломатов в начале Наличной улицы, где можно было купить джинсы. В Красном Селе в автомобильном магазине на чеки без очереди продавали «жигули» и даже «Волги»: существовал отдельный план на машины для людей, побывавших в зарубежных командировках.

Многомерность породила массу маклей – перепродаж внутри сообщества счастливчиков. Все товары в чековых магазинах имели такую же утвержденную госстоимость, как и в любых других. Например, австрийские сапоги стоили 70 рублей, то есть ровно столько, сколько они теоретически могли бы стоить в «Гостином Дворе». А на черном рынке чек без полосы продавался чуть больше, чем за два рубля. И сапоги, таким образом, фактически стоили уже 140 рублей. Чек с желтой полосой, естественно, стоил дешевле – 1 рубль и 70 копеек. Вокруг чековых магазинов образовалась целая биржа: продавали и покупали чеки, обменивали чеки одного типа на другой. Все, разумеется, происходило секретно, так как на каждом чеке советская власть вывела: «Чек обмену и продаже не подлежит».

Мимо этого странного мира мошенник пройти просто не мог. Для жуликов чековые магазины – один из самых надежных источников дохода.

На набережной Макарова у магазина «Внешпосылторг» они предлагали обладателю чека хороший курс, один к двум. А в действительности рассчитывались с клиентом по номиналу, вместо остальных денег давали ровно нарезанную бумагу. Так как по закону чек стоил ровно столько, сколько на нем написано, то состава преступления в этом не усматривали. И когда обманутый приходил в 30-е отделение милиции Василеостровского РУВД, которое обслуживало чековый магазин, с заявлением, то оперативник спрашивал: «И что не так, уважаемый?» Довольно скоро потерпевший понимал, что писать на себя заявление, признаваясь в спекуляции, не стоит, тем более что в таком случае дорога за бугор будет для него закрыта навсегда. Опомнившись, он уходил.

Порой еще возвращался на минутку с бутылкой армянского коньяка «три звездочки» за 8 рублей 12 копеек – за «беспокойство».

На Двинской улице был другой распределитель – магазин для моряков «Альбатрос».

Предназначался он для тех, кто пересекал государственную морскую границу, в том числе и для военно-морских офицеров. Чеки «Альбатроса» назывались бонами. Система работала точно так же, с тем лишь отличием, что все цены в «Альбатросе» были копеечные – в десять раз меньше, чем установленные в советских магазинах.

Куртка, к примеру, стоила около 10 рублей. Боны перепродавали один к восемнадцати - двадцати. Обманывали у «Альбатроса» по тому же принципу, что и на набережной Макарова. Разница была лишь в оборотах. «Альбатрос» лидировал: возле него всегда стояло до пятидесяти пройдох, что про 1000 рублей дохода в день говорили «не очень».

Чековая шизофрения рухнула вместе с Советским Союзом. На прощание советская власть обманула своих самых послушных и преданных граждан – с полок чековых магазинов убрали дефицит, и последние спецы хватали на свои чеки в буквальном смысле сувенирные спички.

Владимир Феоктистов – первый человек в Ленинграде тех времен, который стал известен широкому кругу людей как преступный авторитет. Однако ему в голову не приходило собирать с подпольных торговцев дань. Уже в середине 70-х он знаменитость Невского проспекта. Прозвище Фека повторяли в центре куда чаще, чем фамилии оперативников, подпольных антикварщиков и руководителей города. Через двадцать лет с пера Андрея Константинова к нему приклеился статус «дедушки русского рэкета».

Все знали, где его найти. Многопалубный ресторан «Невский» на углу Невского и Марата стал его офисом. Все, кто что-либо весил в центре – все сидели с ним за столом. Он обожал гудеть, был влюблен в кабацкую атмосферу. Бесконечные его неправедные сделки густо были усыпаны уловками, лукавством карточной игры, эпикурейством.

Первый раз Феоктистова арестовали через несколько дней после совершеннолетия. Его и приятеля, с которым они играли вместе за хоккейную команду фабрики «Скороход», обвинили в спекуляции: они скупили у гражданина Финляндии 3 плаща по цене 35 рублей за штуку и 34 нейлоновые рубашки по цене 10 рублей за ту же штуку. В коротком приговоре суд дотошно подсчитал наживу - 533 рубля. Несмотря на ходатайство коллектива механического завода, где Феоктистов работал слесарем, его приговорили к двум годам усиленного режима, сославшись на то, что 2 июня 1962 года подсудимый уже задерживался в центре города за мелкую спекуляцию иностранными вещами. Преступление с точки зрения сегодняшнего мировоззрения – обхохочешься, но в СССР безопасней было быть квартирным вором, нежели дельцом, скупающим у капиталистических иностранцев рубашки. После освобождения родители попросили его взяться за ум.

Он поступил в Ленинградский ордена Трудового Красного Знамени инженерно-строительный институт, на заочное отделение факультета автомобильного транспорта. Тема его вступительного сочинения – «Дни, которые потрясли мир». Первые строки как будто копируют речь Леонида Брежнева: «Весь советский народ, все люди земного шара будут праздновать в этом году 50-й год советской власти». Дальше – больше: «Прекрасней стала наша Родина: там, где были пески, растет хлопок, а на севере растут яблони». С первого курса он ушел в академический отпуск и так из него и не вернулся.

В 1972 году Феоктистов снова попал в колонию, по еще более смехотворному обвинению: «что он, будучи ранее, в течение года, привлеченным к ответственности за мелкое хулиганство, должных для себя выводов не сделал… в ночь с 17 на 18.01.72 в баре гостиницы «Россия», будучи в состоянии алкогольного опьянения, ругался публично нецензурной бранью». Итого: восемь месяцев «строгача».

Начиная с середины 70-х его уже помнят как главного кутилу Невского проспекта.

Он был скорее продуктом пиара, чем настоящим преступным авторитетом. Феоктистов, и правда, занимался рэкетом, но по последующим представлениям довольно смешным. На Невском всегда было немало людей, чьи доходы в сотни раз превышали их советские зарплаты. Феоктистов и компания подпаивали их, втягивали в карточную игру, реже – в шмен, и обманом выигрывали у них огромные по тем временам деньги. Как правило, они еще до того, как обуть простака, выясняли, сколько он стоит, то есть сколько денег у него где-то припрятано. Если клиент не хотел отдавать проигранное, ему угрожали, в крайнем случае – награждали зуботычиной.

«5 декабря 1977 года возглавляемая Феоктистовым группа в составе Капланяна, Плиева и Меликова, заранее договорившись, вовлекла в азартную игру гражданина Садкова и путем подмены колоды карт, использования специального приспособления для мечения нужных для выигрыша карт на квартире Меликова по адресу: ул. Шевченко, д. 38, «обыграли» Садкова на сумму свыше 12 тысяч рублей; при этом Капланян в процессе игры специально прекратил играть, оставив в игре Меликова только с Садковым, а после игры принял участие в вымогательстве денег у Садкова путем лишения его свободы передвижения и угрозы насилием, в результате Садков был вынужден через Плиева передать участникам этого преступления 6050 рублей» – будет напечатано в новом приговоре после Олимпиады-80.

Феоктистов гусарил в самых дорогих ресторанах Ленинграда, устраивал драки, мог нахамить официанту или демонстративно сунуть взятку милиционеру. Манера поведения и одежда Феоктистова вызывали ассоциацию с купцом-миллионщиком и уж никак не с блатным. Старожилы помнят его выходящим из гостиницы «Европейская» в длинном кожаном пальто с огромным соболиным воротником.

В 1980 году немецкий журнал «Шпигель», отличающийся левыми взглядами, выпустил о Феоктистове статью, в которой назвал его главным мафиози Ленинграда. К тому же году, в седьмом номере антисоветского журнала «Посев», тоже выходящем в Германии, плеснули бензина в костер. В малюсенькой наивной статейке «Заметки о преступности» пропечатали: «Есть и гангстеры советского производства. Из них в Ленинграде наиболее известен Владимир Феоктистов. У него множество «подчиненных». Среди них есть даже вооруженная автоматами банда, специализирующаяся на взимании неуплаченных долгов… Феоктистов ведет себя открыто… За один вечер он легко проматывает 500 рублей (трехмесячный заработок среднего советского человека) … Милиция обходит Феоктистова стороной». Мимо этого не мог пройти Комитет государственной безопасности. На Лубянке приняли единственно возможное в ту пору решение.

За несколько дней до нового 1981 года Феоктистов и несколько его подельников были арестованы. Все, что ему инкриминировалось, он, вне сомнения, совершил. Кроме анаши, подкинутой ему в карман «для порядка». В соучастниках драк и подвигов не мелькали уголовные клички. Напротив, среди них встречались и интересные люди: студент консерватории Саша Плиев, студент педиатрического института Михаил Мирилашвили. В процессе оперативной разработки всплыли имена начальника угрозыска Дзержинского РУВД подполковника Юрия Ломоватского, начальника ИЦ ГУВД полковника Бондарева, десятков оперуполномоченных.

О чем и было сказано в приговоре, в самых первых строках: «Феоктистов, продолжительное время нигде не работая, ведя разгульный образ жизни, часто посещая рестораны и бары города Ленинграда, систематически занимался преступной деятельностью для добывания средств».

На суде выступали многие, но многие же отказывались от показаний. Наиболее виртуозно это делала его знакомая Нина по прозвищу Гаврош: «Феоктистов меня ногами не бил. Руками тоже не бил. А если бил, значит, сама заслужила».

Именем РСФСР Феоктистов на 10 лет был этапирован в Красноярский край. А перед этим успел сказать свое «последнее» слово, абсолютно в духе его школьного сочинения: «Я осознал глубину своего падения».

Скромно Владимир Викторович вел себя только на одном застолье, на свадьбе своей дочери осенью 1989 года. Она выходила замуж за Андрея – племянника всемирно известной ученой Натальи Бехтеревой. Во дворце на набережной Красного флота Феоктистов сторонился родителей и гостей жениха, а на банкете вместе со своими корректно отсел в соседний зал.

Это было удивительное, уникальное, знаковое событие.

Волей случая и чувств слились две крови – аристократическая и хулиганская. Как если бы дочь Нестора Махно вышла замуж за сына Ивана Бунина.

Один из таксистов рассказал, как к нему подошел какой-то барин с двумя быками по бокам и потребовал отвезти его в центр. Водитель отказался, и тогда фигура возмущенно назвала свою фамилию – Феоктистов, на что шофер с искренним недоумением спросил: «Космонавт, что ли?». Все закончилось быстро. «Согласно показаниям водителей, подсудимый Цветков высказывал угрозы в таких выражениях, как: «Мы вас всех вычислим и грохнем», – подсудимый Беньяминов, что их будут «гасить монтировками», Беглов угрожал вывозить их по одному на Южное кладбище и «грохать» там, Мамедов и Сергеев высказывали угрозы в виде подтверждения угроз «да, грохнем», «мы здесь хозяева», Феоктистов при встрече с водителями угрожал последним, что, если кто-то из них «возникнет», тому будет «крышка».

В октябре 1990 года арестовали первых. Феоктистов уехал в Канаду к своему знакомому, легенде Невского проспекта еще 60-х годов, имевшему десятки судимостей во всех странах мира, Григорию Захарову, многим известному как Дурдом.

В августе 1991 года Владимир Викторович оказался в Нью-Йорке. В ресторане на Брайтоне он столкнулся с несколькими эмигрантами, с которыми испортил отношения еще за 15 лет до этого. Эта встреча чуть было не закончилась резней.

18 августа 1991 года прокуратура Ленинграда выдала санкцию на арест Владимира Феоктистова. Его задержали в Москве на съемной квартире. На вопрос, зачем он вернулся, Феоктистов ответил: «Ну вот такой я балбес и дурак, что хочу жить в СССР».

Отсидев и на этот раз, он не смог влиться в лидеры братвы. Набравшие силищу, они сначала относились к нему уважительно, как к ветерану партии, которого иногда требуется приглашать в школу на юбилейные политинформации. Но так как язык у него остался злой, то прекратили с ним общаться. Он не нашел себя в 90-х и умер своей смертью в 2004 году.

Из всего преступного вихря прошлого столетия, Петроград-Ленинград-Петербург уже оставил себе на память лишь три кодовых имени – Ленька Пантелеев, Владимир Феоктистов, Владимир Кумарин. Революция, застой, революция. Все остальные – удел тонкого краеведения. Так, например, мнение Иосифа Бродского о том, что Баратынский сильнее Пушкина, тоже мало что значит для массового сознания.

Прошло столько времени, что они уже неопасные. Ими можно в своем роде гордиться. Как это делают в Чикаго. Там на Аль Капоне заработали уже состояние.

Нам это тоже предстоит. Никто не мешает включить их в туристические достопримечательности, нарисовать на магнитиках, впечатать в сознание города.

Вначале надо было доказать свою преданность директору, показать, что ты понимаешь, по каким законам живет торговый мир, знаешь о круговой поруке, о том, что надо делиться с вышестоящими инстанциями, что не надо беспокоить руководство по пустякам, а лучше решать вопросы самому. И если нужно, то вступать в партию, делать вид, что борешься за вымпелы и знамена.

В случае, если молодой спортсмен следовал этим правилам, его переводили в бармены. Это и была следующая ступенька развития.

Вообще слово «бар» для советского уха – притягательная штуковина, а не какой-то там тип предприятия общественного питания. Если ресторан – угодье барское, кабак или трактир – нашенское, пивная, рюмочная – родные, то «бар» - заморское.

Пойдем в бар – это чуть-чуть переступим границу. Там можно сесть на высокий стульчик возле стойки. Так же сидят герои всех французских нуаров, в конце концов, так себе позволял сам Штирлиц. Чашка кофе, сигарета с фильтром, какая-нибудь пепельница из цветного стекла, и ты уже чуть ли не другой человек. Будто с тростью и в канотье.

И пусть иногда коктейли незамысловато делились на «Столичный» и «Гусарский», где «Столичный» – это треть советского шампанского, остальное коньяк, а «Гусарский» – треть коньяка, а остальное шампанское, но в эту бурду в высоком стакане вставляли трубочку. А это все меняет.

Никто же не анализировал, что у барменов в трудовой книжке было записано – «буфетчик», как у воротчика – гардеробщик, а зарплата буфетчика редко достигала 100 рублей, как и у гардеробщика никогда не поднималась выше 50. Если ты знаешь обоих, а у тебя есть деньжата, то ты козырный. Тогда тебе не страшна этимология этого слова – «бар» от французского слова «барьер». За ним ты оставил всех тех советских людей, кто еще готов вставать на завод по гудку.

Понятно, что в Ленинграде было побольше баров, чем в Мелитополе. В топе рейтинга предсказуемо стояли центровые, что вдоль или рядом с Невским. Так, бар «Север» над вечной кондитерской «Север» впитывал тех, кто с утра до вечера просто жил на Невском – фарцовщиков, ломщиков, спекулянтов. На Караванной, а тогда Толмачева, недалеко от цирка блистали «Сонеты». Тут концентрировались уже спортивные ребята, ведь в ста шагах был Зимний стадион, где тренировались от легкоатлетов до волейболистов. Вообще, каждый знал свою поляну.

В ресторане «Невский», на углу Невского и Марата вечно столовались опасные из бригады Владимира Феоктистова. Там был полный кабак и разгуляево цыганского пошиба. В «Кавказском» на углу Невского и Казанской кучковались опытные торговые расхитители социалистической собственности. В «Баку», на углу Итальянской и Садовой заседали все больше опасные. Одеты они были фартово, а на ступнях, под носками можно было заметить культовый маркер – наколку – «Они устали ходить под конвоем». В первой гостинице «Европейская» присутствовала уже знать – от любимицы первого секретаря обкома партии Григория Романова, Людмилы Сенчиной, до дирижеров, хотя валютчики тоже не обходили это роскошное место. «Нева», там, где сегодня напротив Гостиного Двора книжный магазин «Буквоед», считался еще простоватым рестораном, столовкой для туристов. Ну ничего, скоро все изменится.

У быстро взрослевшей братвы был уже свой штаб, свой Смольный, откуда они начнут свое победное шествие. Своего рода, аналог той мюнхенской пивной.

К концу 70-х годов на дверях кафе «Роза Ветров», на Московском проспекте, 204 стояли будущие бренды рэкета: чемпион города по боксу в тяжелом весе среди юношей Александр Челюскин, чемпион города по дзюдо в тяжелом весе Павел Кудряшов и просто парни, державшие себя в спортивной форме, – Владимир Кумарин и Александр Милюков. Много кого стояло, всех упоминать – страницы не хватит.

Над входом необычным для тех времен дизайном обращал на себя внимание перенесенный с географических карт жестяной восьмиугольник – знак розы ветров. Кафе имело два входа: главный, в бар, с Московского; и еще один, в кафе, со стороны улицы Гастелло. Двери открывались прямо в метре от мемориальной доски в честь прославленного летчика. Два помещения внутри ничем не отличались от сотен аналогичных предприятий крупных социалистических мегаполисов. В них было не так богато и просторно, как в культовых заведениях на Невском, но достойно, чисто, по-советски уютно. У бармена был отличный набор аудиокассет с популярной западной музыкой. За стойкой наливали коньячный пунш и коктейль "Фрукты в шампанском" для дам.

Бар стал самым модным местом в среде бывших спортсменов – лучшие из них всегда старались туда заглянуть. Среди прочих в «Розу» время от времени захаживал Сергей Васильев. Приятно повторять – сегодня он миллиардер, совладелец Петербургского нефтяного терминала.

А тогда нефть текла за стойкой бара. Из воспоминаний ветерана, мастера спорта по вольной борьбе Соснова: «8 марта 1980 года разлили на настроении 25 ящиков сухого грузинского вина. Работали, как всегда, на пересортице, умные же на недоливе коньяка не работали. Бутылка «Гурджаани» стоила 3 рубля 60 копеек, а бутылка «Ркацители» - 1 рубль 17 копеек. На бутылки «Ркацители» наклеивали этикетки «Гурджаани». Считай – 25 ящиков –700 бутылок. С каждой бутылки по 2 рубля, 40 копеек. Вот тебе больше 1500 рублей, и это не считая всего остального за тот вечер. Это в ударный, но день же. А зарплата ленинградского бога, первого секретаря обкома партии Романова была, наверное, рублей под 500 в месяц. И это только бармен заработал, отдав 25 рублей с каждой сотки в сторону директора куста ресторанов и столовых. Воротчики свое взяли, администратор тоже себя не обделил. А еще чаевые, веселая история».

Мрачное прозвище Могила он получил потому, что был представителем не престижной, но исключительно прибыльной профессии – работал могильщиком на Северном кладбище. И он постоянно наведывался и в кафе. Когда его убьют, он ляжет на то же Северное кладбище.

«Роза Ветров» явилась своеобразной оппозицией Галёре и ее образу жизни. Главной идеей был не разгульный отдых, а заработок. Приобретенные рубли бережно складывали, а не распихивали, по-воровски скомканные, по карманам. Здесь было принято говорить о спортивных успехах и достижениях. Было важно, кто, когда и на какие соревнования ездил, с кем боролся, против кого устоял на ринге. Конфликтов происходило мало, но чувствовалось: парни готовы и могут решать вопросы слету, неожиданными хлесткими ударами отправлять на пол "заблудившегося". Им для этого не требовалась финка. Пока они искренне считали: "Нож – оружие раба».

А, между прочим, на плечах авторитетов в лагерях – звезды воровские, всем известные.

Порой и на коленях у них наколоты геометрические фигуры «роза ветров». Их часто можно встретить на старых географических картах, но у блатных это символизирует противопоставление себя власти – не встану на колени. Спортсмены же не понимали, да и не хотели понимать значения этих символов. Роза и роза, что тут вникать. Тем более что хорошо запоминается. И уж точно еще не ведали, что герб Сицилии – изображение трех ног на фоне Медузы Горгоны, тоже как-то смахивает на Розу. Причем на красно-желтом фоне. Кровь и золото.

На Московском, 204, от былых времен сегодня остался лишь след от знака розы ветров на штукатурке сталинского дома чуть выше входной двери.

В наши дни помещение сдавалось то под магазин одежды, то под светильники. Если бы наша мафия пришла к власти, то там образовалось бы что-нибудь наподобие стены плача. Загубили место.

Там находится вечная кондитерская «Север», там, на втором этаже, в бывшей комнате управляющего алмазной биржи было кафе «Север», где засиживали многие герои Невского проспекта. Все стерлось, переформатировалось в удивительное сегодня – сейчас в этом пространстве удивительный магазин редкой книги. Образованная дама Анна встречает вас изысканной улыбкой, готова поговорить о первых трудах Карла Маркса, о воспоминаниях Феликса Юсупова. Она когда-то сама работала переводчицей в Интуристе и понимает, кто посещал ее нынешнее помещение.

Но есть там штуковины, оставшиеся незыблемыми. На мощных входных дверях Гранд Паласа есть медные дореволюционные модерновые ручки. Их шесть. Как-нибудь подойдите, обхватите какую-нибудь пальцами.

Это буквально последний реальный артефакт 90-х. Все, кто прошел через фарцовку, валюту, все, кто проскочил через братву, все держались за эти ручки. Кумарин и Малышев тоже.

Так что на знамени нашей мафии можно вышить кулак, сжимающий дверную ручку. Как классическая рука красноармейца – знамя.

Как-то в 1979 году они ехали вдвоем в такси, и водитель по дороге подсадил еще одного парня. Они познакомились. Выяснилось, что пассажира зовут Валерий Тюрин, он тоже приехал в Ленинград из Тамбовской области, а работает уже барменом в одном из баров в Купчино, в хозяйстве известного торгового работника Ильи Векштейна. Валерий, уже понятный центровым как Ляперс, пригласил ребят к себе в гости и предложил им работу гардеробщиками в кафе «Роза Ветров», которое вот-вот должно было открыться на Московском проспекте.

После этой встречи, по словам самого Кумарина, сказанным им в первом и самом историческом интервью Андрею Константинову, в его жизни началось «самое интересное»:

Наемники оказались из дальнего окружения Кости Могилы, между Кумом и Могилой произошли переговоры, где Могила фактически оправдывался, и вроде бы они «сверили часы». Но в 2003 году Константина все равно расстреляли вместе с водителем.

Тот, кто в конце 80-х начнет занимать троны лидеров, все прошли от воротчиков в бармены. То есть еще в советской торговле показали себя успешными, целеустремленными, понимающими правила игры. Это воротчику платили, а он никому не платил. А бармен отдавал часть левого заработка наверх, сам должен был решать вопрос с контролирующими инстанциями, которые также кормились с баров и ресторанов. Если бы не перестройка, не буржуазная революция, они пошли бы вверх по этой нужной социальной лестнице. Укрепившись в барменах, заочно закончили бы институт советской торговли, стали бы директорами треста ресторанов и столовых какого-нибудь района, вошли бы в составы райкомов партии, а потом еще выше и выше. Внутри у них бурлила музыка атаки из песни композитора Блантера «Спортивная честь»: «В наших мускулах – сила народа».

Зная, каких вершин в структуре мафии они добились, кто возразит, что Кумарин не стал бы руководителем Главного управления торговли Леноблгорисполкомов, а Малышев руководителем Главного управления снабжения.
Но это два совершенно разных явления.

Все это и обусловит скорый великий раскол Движения перед самым 1991-ым годом. Даже если бы они знали фразу-код Дантона – «Революция пожирает своих детей», это ничего бы не изменило.

Я разговаривал об этом с Кумариным. Он, шутя по-доброму, вспоминал, как однажды, году так в 1985-ом в баре «Зеркальный» в гостинице «Ленинград» его товарищ Лукоша и еще кто-то не поняли каких-то посетителей и поддали им. Потом помирились, выпили вместе, познакомились, а избитые оказались Бутусовым и музыкантами.

Сам же Бутусов в 1988 году в интервью журналу «Сельская молодежь» ответил на этот вопрос. Его спросил москвич: «Эта строчка о люберах?».

«Не только … Что же касается песни, то, конечно, опаснее не заморский киногерой, а сосед, который может быть и покруче его».

В нашей истории колпаки вновь восстали весной 1987 года на Благодатной улице в Московском районе, и тут же второй, как его называли сами игровые, «станок» появился на проспекте Стачек. На Благодатной – напротив станции техобслуживания автомашин, а на Стачек – напротив памятника «Танку-победителю», где также был магазин автозапчастей. Выбраны места были с умом. Это точки силы дефицита, куда шли толпы мужчин, и меньше 50 рублей в кармане они не несли.

Тему внезапно привез из Москвы ломщик Миша-Чапай. Он приперся уже со своим шариком, но сначала ленинградские жулики – те, кто еще промышлял обманом спекулянтов, отнеслись без воодушевления. Посмотрели так – пока кого-то разведешь, ну может на всех рублей 200 поднимешь. Разве это можно сравнить с барышом на Невском? Начали из любопытства, а потом как пошло, как поехало, и все обомлели. До сих пор один из тех родоначальников помнит цифру самого ударного дня.

– Четырнадцать тысяч девятьсот рублей! – буквально выкрикнул он по телефону. Увы, я не могу назвать его имя, сегодня он живет в США, очень законопослушен, но скучает страшно.

Закрытое акционерное общество было устроено по чугунным законам капитализма. Тот, кто застолбил место, договорился с милицией, решает вопросы с конкурентами – мажоритарий. Таких, как правило было двое-трое. На Благодатной, например, одним из учредителей стал Володя-Поляк.

Сегодня миллиардерствует в столице. Тот, кто крутит колпаки, наиболее квалифицированный работник, получал 10 процентов прибыли. Как тогда говорили – 10 копеек. Звали его нижним. Верхние же создавали атмосферу игры, подначивали, устраивали шумные дискуссии, а заодно немного охраняли нижнего. Им – по 5 копеек с оборота.

На тот момент наперстки наказывались лишь административно. Милиция сидела на зарплате. В то время те персонажи милицию еще чтили и ругаться с нею считали неэффективным и неинтеллигентным. Но для конспирации и отчетности на них постоянно составляли протоколы, и кто-то из концессионеров в суд ходил как на работу.

Но первая волна все-таки стояла на плечах старой школы. Те, кто зарабатывал языком, о который можно было порезаться, и ловкими пальцами. Они, конечно, могли и остро отреагировать на ситуацию, но удар в ресторане бутылкой по голове был не из их арсенала. Стратегия первых наперстков была нежна и завлекательна. Завсегдатаям, игроманам давали немного выигрывать, а если лох совсем уж верещал, то ему просто отдавали его рубли.

Однажды, думаю, это случилось летом 1988 года, приезжий в прямом смысле проиграл все деньги, которые ему дали в провинции на покупку трактора. Он побежал в отделение милиции, там его послали куда подальше, так он начал вешаться на бельевой веревке напротив окон в дежурную часть. Менты прибежали на Благодатную, там сразу же вернули весь «трактор». Их плутовская специальность перешла и сюда – не хамить, если не прокатило – разбегаться по-людски.

Даже прибаутки, те задорные частушки, которыми веселили честной народ, они культурно переделывали. Этот аттракцион-залипон не мог обойтись без зазывалок:

- Прилетел к вам из Америки на зеленом венике. Веник распался, а я здесь остался;
- Кто глазки пучит – ничего не получит;
- Тетя Алина прислала три миллиона. Один себе забрать – оба вам отдать;
- Купите газету ТРУД – там скажут, где деньги растут;
- Денег нет, садись в карету, читай газету;
- За хорошее зрение - денежная премия.

Еще смешнее, но интеллектуальнее, получились новые приколы у первых с Благодатной. Нижний чертил геометрические фигуры колпаками и предлагал: «Играем петлю Нестерова, а теперь треугольник Эйнштейна».

Братва подсела на это ремесло чуть позже. Первыми почуяли барыши на ровном месте юркие представители Грузии, облюбовав стихийный автомобильный рынок на Энергетиков. Но недолго их музыка играла. Вскоре нарисовался Сергей Васильев вместе с более молодыми спортсменами. Конфликт он затеял с умом. Зажав между своими пальцами мягкий шарик, он поставил деньги, а когда ему самому разрешили поднять колпачок, под которым, разумеется, было пусто, то он свой шарик и нашел. Концессионеры-наперсточники все поняли, возмутились и тут же были опрокинуты разгневанной общественностью в виде боксера Саши Челюскина, дзюдоиста Паши Кудряшова и примкнувшими к ним мастерами спорта. С этого момента ООО «Колпаки-Энергетики» перешло под контроль Васильева. Но это был только старт.

А сегодня туристы порой натыкаются на наперстки на главном бульваре Барселоны, видали их и в Берлине. И кто знает, как у них идет где-нибудь в Мехико или на пляжах Бразилии.

Любой рынок, кроме колхозных, на которых селянам официально разрешалось продавать исключительно собственноручно произведенные продукты, был под запретом. Тем не менее они появлялись в СССР, незаконно и стихийно. На них продавались товары, которые нельзя было купить в магазинах. В силу разнообразия и непостоянства ассортимента, в народе эти места прозвали барахолками.

Как и любое стихийное явление, барахолки были непобедимы: их разгоняли, они мигрировали, их догоняли. В Ленинграде в конце 70-х народом в качестве торговой площади был облюбован пустырь возле железнодорожной станции «Ульянка» на проспекте Народного ополчения. Новый рынок стал называться «за трубой», так как вдоль Народного ополчения проходила толстенная коммуникация. Это был предпоследний черный рынок в Ленинграде. Последний появился в Девяткино за три месяца до того, как их официально разрешили.

Фирменным товаром на Ульянке были виниловые диски с рок-музыкой, малопонятная эзотерическая литература, русская поэзия Серебряного века. Практически недоступный том Булгакова с «Днями Турбиных» и «Театральным романом» предлагался за 25 рублей в пику его госстоимости в 4 рубля 90 копеек, а принт мистической Блаватской в самопальном переплете доходил до 20 рублей за 200 страниц мельчайшего шрифта с ятями.

Шмоток «за трубой» практически не было, но всегда лежали на ковриках нераспакованные аудиокассеты «БАСФ», сигареты «Данхилл» и «Салем», баночное импортное пиво, швейцарский шоколад в треугольной упаковке и болгарский зеленый горошек.
Сюда захаживала молодежь, отрицавшая эстетику советских вокально-инструментальных ансамблей, и научно-техническая интеллигенция, уже побывавшая в Венгрии и Египте.

Советское руководство пошло на крайние для тоталитарного социалистического государства меры – фактически разрешило частную предпринимательскую деятельность. 26 мая 1988 года вышел закон «О кооперации в СССР». Он представлял собой довольно пространный многостраничный документ, носящий больше гуманитарно-декларативный, чем регулирующий, характер. Он явился ярчайшим примером решительных полумер. Дело в том, что к тому времени кооперативное движение существовало во многих странах мира (те же знаменитые кибуцы (колхозы) в Израиле, но в общем объеме экономики оно занимало десятые доли процента. Это сейчас понятно, что частный бизнес не может управляться коллективно, поскольку коллектив не может брать на себя предпринимательские риски. Поэтому подавляющее большинство кооперативов в СССР оказались на деле частными предприятиями, принадлежащими одному или нескольким лицам. Все остальные так называемые «члены кооператива» были, по существу, наемными работниками. Неизвестно, отдавали ли себе отчет авторы этого закона в том, что он по сути своей подрывал самую основу социалистической экономики – фактически разрешал частную собственность на средства производства – создавал одно из основных условий возможности развития капитализма.

Первые участники кооперативного движения довольно быстро поняли только одно: разрешено все, что впрямую не запрещено. Впрочем, мнение о том, что заниматься легальным бизнесом в первую очередь кинулись самые активные деятели советской теневой экономики – цеховики и спекулянты, ошибочно. За годы незаконной деятельности они слишком сильно привыкли опасаться советской власти. Большинство из них были уверены, что новый закон не более чем провокация или, во всяком случае, краткосрочное явление: через некоторое время лавочку прикроют, а тех, кто создавал кооперативы, посадят. С куда большим рвением к новым возможностям отнеслись продвинутые комсомольцы и ответственные инженеры, которым нужно было кормить семьи.

Их деятельность была максимально разнообразна: они скупали товар на предприятиях по госцене, чтобы перепродать в несколько раз дороже, производили пленку для самодельных парников и вешалки для белья, возили на машинах арбузы и помидоры из Узбекистана. В условиях тотального дефицита доход приносили любые производимые товары и услуги. Норма прибыли для всех этих видов деятельности составляла не меньше 100%, а, как правило, в разы больше. Однако причина того, что кооперативы стали источником первых многомиллионных состояний в стране, состоит не в этом, а в том, что на практике наличные средства с банковского счета кооператива можно было снимать без какой бы то ни было серьезной отчетности.

До 1988 года в Советском Союзе безналичные деньги были некой условностью. Одни предприятия могли что-то продавать на них другим предприятиям по ценам, установленным Госпланом, но напрямую в частные руки они никоим образом попасть не могли. С появлением кооперативов ситуация резко изменилась. Государственное предприятие получило возможность приобретать что-то у кооператива, а кооператив уже, в свою очередь, мог эти деньги без проблем обналичить. Самыми массовыми сделками такого рода стали покупки компьютеров. Кооператоры покупали их в Польше, к примеру, по 1000 долларов и тут же продавали какому-нибудь НИИ по 10 000 долларов. Ничего противоречащего закону в этом не было. Таким образом, миллионы рублей, которые еще год назад как будто не существовали, оказались в частных руках. Это привело к еще большему денежному навесу в стране – денег, на которые фактически ничего нельзя было купить. Возможность легких сверхдоходов сохранялась вплоть до гайдаровской реформы.

Закон о кооперации действительно вызвал всплеск деятельности среди населения: унылый серый ленинградский пейзаж разукрасился наивно разноцветными вывесками ресторанов и кафе, витринами убогих грязных ларьков с жвачкой, сигаретами и лимонадом, подгнившими деревянными ящиками с арбузами и апельсинами, дешевыми, но броскими вещами, развешанными по наскоро состряпанным витринам и надетыми на самих ленинградцев.

Однако свою задачу, как ее видели создатели документа, он не решал: «В условиях политической и экономической систем СССР, при ведущей роли государственной (общенародной) формы собственности, повсеместное развитие получает кооперативная форма собственности, способствующая более полному использованию возможностей и преимуществ социализма, приумножению общественного богатства, насыщению рынка высококачественными товарами и услугами, их удешевлению…»

В действительности цены на услуги и товары, производимые кооператорами, были в несколько, а то и в десятки раз выше цен, установленных государством. В результате приобретать их могли только люди, чьи доходы значительно превышали советские зарплаты. К 1991 году таких людей было не больше 10 процентов от всего населения. Закон также обещал, что «государство, используя средства массовой информации и другие формы, создает наиболее благоприятные идеологические предпосылки для деятельности кооперативов, обеспечивая повсеместно такой морально-психологический климат, при котором каждый член кооператива осознавал бы, что, работая в нем, он выполняет важное общественно полезное дело…». Только что получившие свободу СМИ, как и все советское общество, не спешили исполнить это обещание – вплоть до середины 90-х слово «кооператор» для большинства звучало как презрительное ругательство.

Фактически она представляла собой интервью с начальником только что учрежденного шестого отдела МВД СССР по борьбе с организованной преступностью, коррупцией и наркобизнесом Александром Гуровым. Гуров поведал читателям о том, о чем в СССР никогда не смели говорить – о советской мафии:

«…Данные, которыми мы уже располагаем, говорят о том, что преступные организации распространены, прежде всего, во всех южных регионах, включая Украину и Молдавию. Из городов Украины считаю наиболее зараженными Киев, Львов, Одессу, Донецк, Днепропетровск... Конечно, Москва и Ленинград. Отмечены преступные организации (но на более низком уровне) в Тамбове, Пензе, Ярославле, Перми...»

Напоследок журналист, желая понять, каким Гуров видит состояние организованной преступности на тот момент, спросил его:
– Александр Иванович, если сравнить льва с мафией, то все-таки... Лев готовится к прыжку или уже прыгнул?
– Лев прыгнул».

Щекочихин, сам того не подозревая, ответил на вопрос из своей же статьи, написанной им за 16 лет до этого. Тогда заметка была о маленькой школе в Тамбовской области, где он познакомился с Володей Кумариным. Она заканчивалась несколькими лирическими фразами: «Было темно. Горела пара станционных огней, да светилось одно окно в школе. Кто там, интересно, был?»

Ведь рассуждения десятиклассника средней школы Тамбовской области Володи Кумарина читала в 1972 году половина Советского Союза. Специальный корреспондент многомиллионной «Комсомольской правды» Юрий Щекочихин, в будущем знаменитый российский журналист, процитировал их в статье «Чтоб мир познать»: «Володя Кумарин сказал мне: «По-моему, как-то странно учиться в школе, чтобы стать инженером. Школа для того, чтобы узнать весь мир, и плохое в нем, и хорошее. Мне хочется узнать отношения между людьми: почему, например, один человек смелый и чистый, а другой дрожит за свою мебель. Мне хочется понять это еще в школе, узнать как можно больше, чтобы уметь отстаивать то, что хорошо».