Первыми применение бесчисленным кольцам, серьгам и браслетам, оставленным проигравшими, нашли Зинка и Клубника.

В один из летних дней они появились на рынке в тяжеленных, с палец толщиной, золотых цепях. И все, кто был вокруг, разумеется, тут же им позавидовали и захотели носить нечто такое же. Ювелирные мастерские на улице Бармалеева и у Витебского вокзала на Серпуховской улице заработали на полных оборотах. В диалогах спортсменов стали часто звучать слова «бисмарк» и «якорка», обозначающие плетение. Позже Cartier. Однако главным, конечно, было не оно, а вес нового украшения. Стала ходить молва, что где-то видели парня с 300-граммовой корабельной цепью. Всего через полгода появляться на людях без цепи на шее будет уже неприлично, она станет тем же, что погоны на форме военного или узор на одежде эскимоса, только будет нести в себе куда более устрашающую информацию: братан или не братан.

Значит, надо к ней приделать кресты. Их заказывали у тех же ювелиров, тех же масштабов. Если цепи еще были предсказуемого плетения, то тут начали изгаляться кто во что горазд. Одни паяли себе католического формата, внутри которого Христос страдал, выплавленный из платины. Другие оформляли с округлыми формами, а внутрь вкручивали те же рубины и сапфиры, вынутые из колец проигравших. Лидеры начали усыпать бриллиантами. Некоторые носили по две цепи с двумя крестами, а на правой руке такой же могучий браслет.

Распятия были такой величины, что Христа назвали гимнастом.

Еще чуть-чуть, и на пальцах заискрились печатки с теми же бриллиантами. В общем, так сегодня выглядят звезды рэпа. Это было жутко безвкусно, но надо всегда смотреть на аксельбанты и эполеты глазами современника, а не сквозь современную витрину Дома Ленинградской Торговли.

Можно вспомнить, как в 1918-ом матросы забегали в будуары богатых петербургских барышень и впервые натыкались на какие-то коробочки, шкатулочки, флакончики у зеркал. Они изумленно открывали их, лизали пудру, а потом обсыпались ею же. Даже красили губы. Никого не хочу обидеть – ни братву, ни верующих, ни тем более матросов, но доказательство происхождения человека от обезьяны на этих кадрах трудно не заметить.

До веры в Бога или исполнения веры в Бога оставалось недалеко. У Достоевского: «Если бога нет, то какой же я после этого капитан». Мысль немного перекроили: «Если бога нет, то какой же я бандит?».

Там качки мечтают, что станут центром России. Любера, также как и воротчики, превратились в сеть качалок, так же разделились на спортсменов и хулиганов, как вскоре братва расколется на «малышевских» и «тамбовских». Так же были близкими милиции.

«Мы не любим загадывать загадок
От этих загадок один беспорядок
И если кто-то одет не по форме
Бей его по роже и всё будет в норме».

Альбом назывался «Тоталитаризм». В стране уже заканчивался авторитаризм, а могучая уличная культура в лице крестного отца русского панк-рока предвещала будущее точнее, чем шифротелеграммы КГБ в ЦК КПСС.

Те, кто мог, покупали с рук втридорога. Так спортивные костюмы стали признаком достатка. В таком виде можно было прийти хоть в Большой драматический театр к Товстоногову. Просто туда мало кто стремился.

Я помню лишь два случая, когда спортсменов заводили культпоходом. Однажды в Мариинку на балет – естественно, «Лебединое озеро», однажды в БДТ на «Историю лошади» по повести Толстого. В первом случае, ребят поразило, что балерины, оказывается, топают, когда приземляются на пуанты – это было примитивно слышно. Думали же, что порхают. Во втором – народный артист Лебедев, играя «Холстомера», фактически им объяснил, что век лошади похож на век профессионального спортсмена. Он короток, а потом на колбасу.

Как уж так вышло, вряд ли кто-нибудь разгадает, а будто в пику поговорке «Кто носит фирму Адидас, тот завтра родину продаст», на Невском и вообще в приличных местах стали безусловно стильными спортивные костюмы фирмы Сержио Таччини. Скорее всего, поляки завезли партию, вот и полетело. Как потом малиновые пиджаки.

На спортивные костюмы наделась куртка. Кожаная, какая у кого была. У одних – самый свежий фасон, только что доставленный из ФРГ – кожа мягкая, нежная, не хрустящая. У других – чуть ли не сшитая из старых боксерских перчаток.

Тогда никто еще не сравнил этот стиль с кожанками ЧК. Они же тоже не сами пошили символ борьбы с контрреволюцией, а взяли все со складов еще царских бронедивизионов. Кстати, те кожанки тоже поставляли из-за границы.

Все это брали с рук, из каких-то кооперативных бутиков. Вид у всех был принципиально похожим, но, если поставить в одну шеренгу – кто в чем. Все изменилось, когда в Ленинграде начали открываться по гостиницам валютные магазины «Балтийская Звезда». А особенно когда на углу Кировского, ныне Каменноостровского, проспекта и улицы Попова открылся просторный магазин «Райфл». На современный взгляд, выбор там был невелик. Но тогда – три вида джинсов, два вида курток и пара видов футболок считалось изобилием изобильным.

Возле витрин этой модности постоянно стояли тонированные восьмерки и девятки. Братва покупала джинсы, футболку цвета хаки, джинсовую куртку с искусственным меховым воротничком. Сверху у всех был бритый затылок, на шее цепь по статусу, а на пятках кроссовки. Все. Это стало формой. Никаких погон и дополнительных знаков отличий не надо. Никакого эстетического плюрализма. Так родился канон.

Чрезвычайно важен и вот еще какой фактор. Назовем его коллективным образом жизни. Это когда каждый член общины под названием «Братва» жил с оглядкой на другого ему подобного, и очень важно было быть предельно схожим с себе подобным, особенно для того, чтобы не смешиваться с посторонними другими. Этот стереотип поведения не нов. Другое дело, в нашем случае он превращается в демонстративные, агрессивные свойства. Как скала.

Они все в «Райфл». Их также трудно отличить друг от друга, как молодых моделей, чередом вышагивающих по подиуму. Водитель не ставит машину на сигнализацию, не закрывает ее ключом. Они подходят к ларьку или заходят куда-то, где есть витрины. Вы прекрасно понимаете, что это братва. Как вы сегодня прекрасно понимаете, что вот та раскрашенная машина с мигалкой – это наряд ГИБДД. И то и другое – конкретная власть здесь и сейчас. Патруль обыкновенный, и вмешиваться в их работу не стоит.

Более внимательный обратил бы внимание на отсутствие у таких наглухо тонированных задних госномеров. Можно, конечно, предположить, что это для сокрытия. Чтобы в случае чего, погнавшиеся менты не распознали, кто что натворил. Но это не так. Снимали задние номера для форса бандитского.

Силу уже набирали красивые номера, на которых по прошествии 30 лет еще зарабатывают все, кто может зарабатывать, но спортсмены не стремились приобрести три топорика «777» или какую-нибудь комбинацию из букв. Они просто снимали задний номер. Сами придумали этот концепт, и он был внушительней в разы всех остальных тюнингов и изысков. И мало кто им делал замечания на дорогах. Цены росли, зарплаты милиционеров становились смешными, власть их убегала из-под ног, а риски возрастали. Им оставалось два варианта – либо отворачиваться, либо брать. А чаще на все это смотрели так, как сейчас ГИБДД смотрит на номера Смольного «НВВ». Что в переводе означает – «наш Владимир Владимирович».

Особым шармом являлись литеры на оставшемся переднем номере. Уже появились «ТА» -Тамбовская область, «ТБ» - Татария. Как-то я заметил непонятные «ТК», поинтересовался, чьих будут? Оказались из Талды-Кургана. На вопрос, а это уже было после раскола движения в Девяткино, к кому примыкают, ответили, что еще не определились.

В репортажном ключе это выглядело естественно: пересечение Невского и Садовой, гаишник останавливает такую боевую машину пехоты. Черное водительское окно немного опускается, а оттуда вместе со звоном какой-нибудь мелодии или голоса Жанны Агузаровой высовывается фраза: «Привет, командир. Тебе чего-нибудь из денег?».

Ответ соответствовал атмосфере: «О, привет! Два раза на красный – поосторожней бы».

Раз – и на анашу уже милиция перестала реагировать, будто в школе гоняли за пивом, а теперь в каждом туалете на переменах хлещут водку. Имя беде было – «ханка». Это грязный жидкий опий, выделенный из подручных средств на кухнях. Сырьем же для него стал засушенный мак, который везли с Украины, из Азербайджана, а называли «соломой».

У оперативников уголовного розыска вошло в привычку закатывать рукава задержанным и проверять, есть ли пробои на венах. Милиция пожимала плечами, а ее руководство спрашивало, что вообще происходит?

Центром же наркоторговли стал опять Некрасовский рынок. Ввиду того, что каждый день происходило что-то новое, то с этого момента становилось и это можно. А потом следующее можно. На Некрасовском рынке наркодилеры обнаглели так, как никогда не наглели ни до, ни после этого.

Между фруктами открыто лежали упаковки с таблетками димедрола, который снимал ломку, рядом были напиханы одноразовые шприцы, а под прилавком стояли картонные коробки из-под обуви, в которых как патроны в пулеметных лентах были запиханы маленькие фуфырики из-под марганцовки. В них уже была разлита ханка. Уже никто не прятался, покупали как сигареты.

Какая-то милиция тупо получала с них, какая-то кого-то хватала, но это напоминало борьбу с колпаками. Все же для советского менталитета наркотики были чем-то совсем ужасным, с чем ну нельзя мириться, даже если все стало вольным. Моя группа работала по центру, с каждым месяцем мир становился все более агрессивным, мои оперативники также увеличивали температуру реакции на происходящее. О нас знал весь Невский, боялся. Или еще боялся.

Вот меня и вызвали к руководству. На мини-совещание пришел представитель городской прокуратуры. Был поставлен лишь один вопрос: «Можно ли хоть как-то сбить спесь с наркоторговцев на Некрасовском?».

Я ответил, что можно. На вопрос, что для этого нужно, тоже ответил. Я помню свою цитату чуть ли не дословно: «Я предполагаю, что по поводу наших методов в прокуратуру поступят десятки лживых заявлений о том, что мы кого-то бьем, что-то там ломаем, незаконно задерживаем. Хотелось бы, чтобы прокуратура внимательно отнеслась к таким провокациям и отказала им в духе социалистической законности».

– Я даю вам честное слово, что мы не будем реагировать на эту ложь, – ответила ответственная дама.

На следующий день мы налетели на рынок. Нас было человек шесть: Дима Воскобойников – мастер спорта по гребле, Андрей Колпаков – мастер спорта по кикбоксингу, Сергей Березин – спортсмен килограммов за сто, Ваня Путикин – мастер спорта по рукопашному бою. В общем, диверсионная группа была подготовленная.

Никто даже не думал предъявлять удостоверения, хотя мы были «по гражданке». Мы запрыгивали на прилавки и ногами разбрасывали снедь, возмущавшихся примитивно били, раскрывали одноразовые шприцы и втыкали их в задницы в прямом смысле, рвали деньги, задержанных грузили и отвозили в отдел на Лиговку, где сутками держали пристегнутыми наручниками к батареям, в их автомашинах прокалывали колеса, ломали им магнитолы. Единственное, что мы говорили – это были вопли в упор: «Ты все понял?!!».

Сверху со второго этажа на все это великолепие смотрели спортсмены, крутящие наперстки, и даже они испугались. Они прознали, что парочку наркодилеров мы отвезли к пруду Таврического сада и топили их там, потом заставили снять свои перстни и подарить первой попавшейся бабушке. Наша репутация среди братвы подскочила.

Упоение в бою. Хотя, конечно, мы поступали как каратели. Так шло дня четыре. Наркотики мы разбивали прямо на рынке об пол, а вокруг ходили изумленные граждане и никто не сделал нам ни одного замечания. Наконец к нам пришли парламентеры.
Это были уже взрослые азербайджанцы. Они с вспотевшими руками объяснили нам, что в Азербайджане есть Ленкорань, а там живут талыши. Талыши - это не тюрки, а иранцы, и талыши эти торгуют наркотиками уже тысячу лет, традиция у них такая. Это был эпиграф. Потом они пообещали нам их убрать с рынка своими силами, так как мочи от наших бесчинств нет никакой. Они это и сделали, и с тех пор наркотиками стали торговать вокруг Некрасовского рынка, но соблюдая конспирацию, то есть уважая власть.

Во время этих сепаратных переговоров мне позвонили из прокуратуры, поинтересовавшись, когда мы начнем акцию устрашения. Я ответил, что операция уже успешно завершена.

– Странно. На вас не поступило ни одного заявления, – ответили в прокуратуре.

Даже не по большому, а по всему счету прежние законы уже приказали долго жить, и милиция наравне с братвой изобретала новые формы поддержания порядка. Братва еще не подмяла под себя наркоторговлю. Тому есть несколько причин. Во-первых, тогда шло ее становление. Во-вторых, им пока хватало и того, что они хаотично сгребали с кооператоров и с игры в колпаки. В-третьих, они только морально готовились шагнуть на территорию профессиональной преступности. Все же главным фактором было другое: с братвы еще не полностью слетело советское воспитание – спортсменам с детства вдалбливали, что хуже наркотиков может быть только измена родине. Скоро и это забудется.

На этом фоне по Ленинградскому телевидению шла самая рейтинговая в СССР передача – «Музыкальный ринг». Невообразимый Петр Мамонов призывал постового: «Сорви кокарду! Сломай жезл».

Доходило на абсолютной наглядности. На Социалистической улице цыгане прорубили в стене дома маленькое окно, поставили железные ставни и оттуда торговали анашой. Сначала всех наркоманов знали в лицо, а потом знали в лицо уже тех, кто не наркоман. Причины этого бедствия были разные, но первая простая – у большинства тех, кто вел преступный образ жизни, сдавали нервы. А тут будто съел таблетку и не страшно.

Потом повалил метадон. Им торговали также открыто в гостинице «Октябрьской», прямо в коридоре возле кафе на первом этаже. Торговали такие Камал и Джамал. Их весь город знал, первые наркодилеры, которые приобрели телефоны.

Кокаин и спиды пошли уже попозже. В 1992-ом. Когда заревели дискотеки. Но это уже про моду. А потом вновь пошел страх.

Между тем бывшие спортсмены стали силой демонстрировать обитателям Невского, что теперь именно они – хозяева положения. В ресторанах «Нева» и «Север» за ними всегда держали несколько столов, которые часто приходилось сдвигать для того, чтобы усадить вместе всю компанию. Если халдей, он же половой мешкал, его могли схватить за фалды и приказать: «Слышь, ты, пингвин, метнулся! Или помочь?».

Правда, с метрдотелем они пока что разговаривали более-менее бережно. Таксистам-отстойщикам они стали платить строго по счетчику, а если у тех возникали возражения, то их избивали. Услугами проституток они считали себя вправе пользоваться вовсе бесплатно. С торговцев и жуликов начали собирать дань, правда, пока хаотично: увижу – получу. Жаловаться на все эти бесчинства в милицию было бесполезно.

Даже если каким-то чудом одного из спортсменов и удалось бы официально привлечь к ответственности, вокруг все равно осталось бы несколько десятков его хорошо сложенных приятелей. Так, начиная с лета 1988 года наши герои стали держать в страхе всех, кто так или иначе зарабатывал в центре города. Правда, сами они пока что были рады и отобранному у иностранца кошельку. Грабили фирмачей куда более бесхитростно, чем лукавые фарцовщики. Как-то боксер Ричард Дроздов подсел за столик к датскому подданному, проводящему вечер с русской девушкой, и сказал примерно следующее:
– Смотри, какой у меня бумажник. А у тебя какой?

Датчанин достал свой бумажник, Ричард взял его и ушел.

В это же время в городе появилось немалое количество мелких налетчиков из провинции – Воркуты, Красноярска, Архангельска. Они приезжали по несколько человек. У них не было связей, так что они зарабатывали чем придется. Каждую ночь шатались по городу, выискивая, что и у кого можно отобрать. Неплохим барышом считался даже фотоаппарат-мыльница, выхваченный у иностранца, не говоря уже о видеокамере. Появилась компания малолеток из областного городка Никольское под предводительством юнца по прозвищу Борман, который впоследствии стал известным карманным вором. Они догоняли богатого иностранца, один из них насаживал ему на голову кроличью зимнюю шапку задом наперед, хотя дело было летом, – так, что она закрывала глаза и даже нос, а другой быстро обматывал плечи удивленного туриста широким расписным платком. Третий же выхватывал у него сумку или бумажник, и все трое разбегались в разные стороны. Сами они называли этот промысел «продаем шали».

Случайные налетчики пока мало чем отличались от будущих «серьезных» бандитов.

Последние этим пользовались. Как-то ночью в сентябре 1988 года сотрудники спецслужбы ГУВД задержали на канале Грибоедова около десяти молодых парней, поджидающих в машинах удобного случая кого-нибудь ограбить. При проверке их документов милиционеры смеялись. В штампах прописок в паспортах значилось: у первого – Харьков, улица Ньютона, дом № 1; у второго – Харьков, улица Ньютона, дом № 3; у третьего - Харьков, улица Ньютона, дом № 5 и так далее. Старший из уроженцев улицы Ньютона сослался на Николая Гавриленкова, как на человека, способного объяснить их появление в Ленинграде. Когда через некоторое время сотрудники поинтересовались этим вопросом у того, кого уже знали как Степаныча, он отмахнулся юмором: «Каковы, а? В информационных стременах, на точном месте!»

И приезжие налетчики, и спортсмены, собирающие дань, в отличие от бывалых центровых, относились к местной милиции без особого пиетета. Сотрудникам все чаще и чаще приходилось рукоприкладствовать на глазах у зевак. Старые прожженные карманные воры с Невского выпивали с операми в ресторане «Метрополь» и требовали навести порядок. Воры ввели словечко «крадуны», презрительно подчеркивающее разницу между ними, блатными, и мелюзгой, только мешающей им «работать».

Порой сотрудники милиции наспех задерживали особо наглых крадунов, отводили их в близлежащие парадные и избивали. В ответ им все чаще давали отпор. Между тем с введением талонов на продукты материальное положение оперативников стремительно ухудшалось. Многие милиционеры сами стали заниматься неприкрытым мародерством. Задерживая гастролеров, запросто вытряхивали у них деньги, после чего давали им пинка и отпускали.

Они быстро пришли к тому, что готовы охранять частную собственность только в том случае, если владелец лично обеспечивал их заинтересованность. Совладелец ресторана «Чайка», гражданин ФРГ герр Бродер, безрезультатно писал заявление за заявлением в ГУВД, призывая оградить его посетителей от нападений в ночное время. В результате он банально стал доплачивать милиционерам за охрану прилегающей к ресторану территории. Опера в первый же день «зарплаты» объявили всем налетчикам, чтобы никто не смел грабить вдоль канала от Невского проспекта до Русского музея под страхом незаконных репрессий. Непонятливым прокалывали шины «жигулей», выкидывали водительские удостоверения в канал, насыпали сахарного песка в двигатель. В результате утвержденная Бродером дистанция с семи вечера до трех часов ночи была практически единственным безопасным пространством в центре Ленинграда.

Вскоре по всем улицам города вырастут ларьки разного толка и каждый будет платить, а в это дни по Невскому ходили уже патрули из братвы. Одеты все были как из разбомбленной школы высшего спортивного мастерства – футболки с оставшимися логотипами «Локомотив», «Динамо», спортивные штаны, кроссовки. Узкая талия, косая сажень в плечах, лощеные бицепсы, короткая стрижка. Им не хватало только пулеметных лент крест-накрест.

Они останавливали фарцовщика или спекулянта, нежно обступали, для приличия что-то спрашивали, а потом называли сумму оброка. Уже никто не сопротивлялся, все кивали гривой, некоторые платили, некоторые потом старались не нарушать «комендантский час», чтобы не попасться и не прилипнуть еще и на штраф.

Он центровых и пошло то огульное прозвище – бычьё. Так родился новый жизненный уклад.

Они не говорили на блатной фене, но любили к месту употреблять опасную лексику: «канитель», «порожняк»». В обыденных ситуациях речь ленинградских центровых пестрела производными от финских слов. Сапоги называли «лапландами», автобусы – «линьями», стоянки на трассах – «кормушками» (от финского «куорони»), вместо «поменять» говорили «вайстануть». Центровым необходимо было быстро обмениваться информацией, и они привыкли говорить тихо и умели понимать друг друга с полуслова или даже с помощью жестов. Прикосновение правой рукой к левому плечу обозначало, что рядом находится милиция. Таких, как говорится, без коронок не раскусишь.

Манера общения спортсменов была принципиально другой. В ней не было и намека на недосказанность и полутона, все стало «чисто» и «конкретно». Они разговаривали громко, не обращая внимания на посторонних.

Из жаргонизмов, произошедших от иностранных слов, они знали только «баксы». Прежде всего, они использовали спортивную терминологию, которую хорошо понимали с детства: «вошел в ноги», «боковой», «двойка в голову», «нырнул».
Рэкетирами и бандитами спортсмены сами себя не называли, но, как только они стали заметными, их так стали называть окружающие.

Язык блатных казался спортсменам чуждым, неуместным, сложноватым. Со временем, когда некоторые из них все-таки были вынуждены налаживать отношения с представителями традиционного преступного мира и сами отмотали первые сроки, в их речь перекочевали наиболее простые и доходчивые слова и выражения из фени, при этом их смысл искажался настолько, что они могли быть понятны любому непосвященному. Скажем, словом «пацан», которым на зоне называли тех, кто живет «правильной» жизнью, соблюдает заповеди – отрицает установленные администрацией правила, стали обозначать любого, кто состоял в одном из новообразовавшихся коллективов спортсменов.

Братва же, как почти имя собственное, как мозаика эпохи, вспыхнуло не в 90-х.

Ни один советский фильм о революции не обходился без диалога, где бы матрос не употреблял этот термин. В устах анархиста «братва» была синонимом разгула. На языке правильного героя – показатель духа времени. Но корень то слова – в брате. И не в родственнике. Европейские рыцари подарили нам братства, а первоначально в христианстве это имело значение – братья. Братья Господни из Библии, да и у Сталина в той речи: «Братья и сестры». Так что и язык историчен.

Но если блатные создали огромную субкультуру, а их устный язык до сих пор употребляем, несмотря на то что носители их жаргона уже сами того не понимают, то братва мгновенно организовала контркультуру текста, которая скоро перерастет в контркультуру.

Сегодня доктор социологических наук, преподаватель петербургского вуза, читает курс деловой этики. Рыба превратилась в ихтиолога.

Родился в Киеве в семье советской интеллигенции, с детства в клубе «Динамо» – бокс, гиря. В Ленинграде закончил Высшее политическое училище имени 60-летия ВЛКСМ, в 1984 году вступил в КПСС. К поворотной точке служил командиром группы по борьбе с диверсионными формированиями противника. После покушения в 1997 году, когда в его джип лупили с трех сторон, носит под сердцем пулю из автомата Калашникова (врачи не рекомендуют извлечение). Бизнесмен.

В нашей же истории все происходило стремительно, как в химлаборатории при опытах на школьной горелке. Сегодня не найдется даже ветерана, кто сможет вспомнить, как точно все это забулькало и стало переливаться из одной колбы в другую. Но схематично можно попробовать.

«Тамбовские» внутри себя делились на земляков Кумарина, а он родом из села Александровка Мучкапского района Тамбовской области, и «великолукских», откуда был их лидер Николай Гавриленко, до своей смерти уважительно считавшийся «Степанычем».

Раз изначально конфликт в Девяткино затеяли ребята из Воркуты, то образовались и «воркутинские», кто до поры до времени входили в сообщество «тамбовских». Чемпион по борьбе из Рязани Баскаков всегда стоял под Кумариным, но также всегда на помощь или на серьезные акции Петербург навещала «рязанская» группировка «Слоны». Они были, как боевая дружина у эсеров-максималистов.

С Малышевым же в Девяткино пришел мастер спорта по боксу Коля-Длинный из Перми. Вскоре он вокруг себя сообразил «пермских». Из тех небольших грядок, что стояли в Девяткино на стороне Малышева, образовались так называемые «татары». Это Артур Кжижевич вместе с Крупой и Геной Масягиным собрали приезжую толпу из Тольятти и окрестностей Казани.

Как в этой точке так пересеклось – непонятно, Артур был из Карелии. Юра Комаров, Комар, подмял трассу, Саша Петров взял Выборг. Вася Тюменцев – Сосновый Бор, родились гатчинские самбисты и петергофские кто-то. Даже из Сланцев приехал боксер Роберт Лисин, да еще с большим чувством юмора, предложивший себя звать Роберт Робертович, как по паспорту. Но ник его группировки не прижился на уличном языке.

В город хлынули и породистые «казанские». Во-первых, их земляки в Ленинграде пусть и мелко, но тоже присутствовали, во-вторых, их коммерсанты начали торговать с Ленинградом, а главное, что эти подчинялись только им понятной энергии. Они и в Казани за десять лет до Девяткино уже все поделились на группировки, которые для ушей ленинградских спортсменов были или абсурдны, или смешны – «Тяп-ляп», «Кинопленка», «Ходи-Тахташ – весь город наш». И в городе на Неве никто еще не понимал, что нет никаких общих «казанских», а есть десант каждого из их кланов, залетевших покорять большие города.

Вскоре можно было уже услышать о «псковских», «алапаевских» (это город под Екатеринбургом), «магаданских». Но эти были малочисленны и вливались в более мощные коллективы, утрачивая свою идентичность.

Также группировки создавали отдельные лидеры. Но их не назвали по имени, прозвищу или местности. Тут работал предлог «с». Эти работают с Витей-Мурманским, эти с Володей-Колесом, эти … подставь нужное.

Без Кавказа обойтись было нельзя. Чеченцев раз и навсегда прозвали «чехами», а сегодня молодежь уже не понимает того юмора. Борцы-дагестанцы примкнули к чемпиону Агарагимову. Осетины к чемпиону мира по борьбе Петру Наниеву. Дзюдоист Куанч Бабаев отдельно.

Это невозможно было уже ни счесть, ни проанализировать.

И если ленинградцы и «тамбовские» еще ощущали этимологическое различие между собой, то в подавляющем остальном – это превратилось в абракадабру.

Потом бывший комсомольский работник Андрей-маленький создал свою стаю, подтянув психопатов с первой чеченской войны. Им нравился стиль якудзы. Они на видеокассетах подсмотрели, как там режут пальцы, и резали.

Что касается сотрудников, пытавшихся взять и побороть организованную преступность, то они поняли перспективы лет через несколько. Милиционеры были похожи на тех ирландских полицейских Нью-Йорка 30-х годов, кто воспринимал всех итальянских гангстеров за одно целое. Лишь десятилетие спустя они вдруг выяснили, что Коза Ностра сделана в Сицилии. Более того, есть огромная разница между выходцами из Палермо и Корлеоне, хотя Корлеоне находится всего в 54 километрах от столицы острова. Но это никак не влияет на отношение к ним каморры из Неаполя.

Гавриленкову подчинялись «великолукские». Если Кум держал наготове боевую ячейку из Рязани, то у Николая Степановича всегда была возможность вызвать подмогу из тех же Великих Лук.

Большинство из тех, кто собирался на рынках небольшими компаниями, чтобы заработать на наперстках, стали именовать себя прилагательными, образованными от названия их малой родины. Те, кто работал под началом Омета и Сиропа, превратились в «воркутинских». Они, конечно, принципиально отличались от «тамбовских»: если Кумарин создал целую организацию с множеством подразделений, то «воркутинские» так и оставались, по сути, временно сплоченной бандой, от студентов-спортсменов Горного института, куда их послали за профессией, до уличных хулиганов.

У них не было яркого лидера, не было внятной иерархии и, главное, не было никаких долгосрочных стратегий. Они мыслили исключительно категориями личного заработка. Их уделом так и осталось вымогательство.

Единственными настоящими конкурентами «тамбовских» стали сподвижники уехавшего в Швецию Малышева. Александр Малышев, в отличие от Кумарина, выстраивал взаимоотношения со своими товарищами как с рыцарями круглого стола. Любое его решение всегда обсуждалось с ними. Оставшиеся в Ленинграде успешно продолжали вести деятельность от его имени, хотя в отсутствие лидера быстро наращивать силовой ресурс и грамотно организовывать работу им не удавалось, так что пока по многим показателям они уступали Кумарину.

Фактически наличие мелких группировок мало сказалось на общей двуполярной картине организованной преступности в Ленинграде. Их лидеры не делились с Кумариным или Малышевым доходами, но между ними существовало негласное соглашение о взаимовыручке. Скажем, в случае любого крупного конфликта «воркутинские» должны были быть на стороне «тамбовских», а последние, в свою очередь, при случае вступались за «воркутинских» – еще долгое время силы распределялись так, как это было в Девяткино.

Все надежды на мирное построение бандитизма – рухнули.

Люди Кумарина стали систематически получать дань с фарцовщиков в центре города. Если еще полгода назад в центре Ленинграда царил сумбур, то теперь за каждым местом скопления туристов стал присматривать кто-то из них. За порядком на площади Диктатуры пролетариата следил будущий депутат Госдумы Миша Глущенко. Возле Петропавловской крепости стоял борец Андрей Рыбкин, то есть Рыба. Рядом с гостиницей «Астория» в ресторанчике «Актер» частенько засиживались Анджей и Алексей Косов – молодые боксеры из Великих Лук, студенты Института железнодорожного транспорта получали с мажоров, промышлявших вокруг Исаакиевского собора. На стрелке Васильевского острова пересчитывали прибыль валютчиков спортсмены из Воркуты. На площади Искусств банковали от имени чемпиона мира по дзюдо Юрия Соколова, одного из первых получившего приглашение от «тамбовских». Он был нужен им как знамя – он уже был легендой, заслуженным мастером спорта, выигравшим финал в Сеуле у японца одним броском за 8 секунд.

Его посадили в президиум стола в ресторане «Нева» на Невском, и делать ему было больше ничего не надо. К нему подводили кого-то, кто-то смотрел на реликвию и соглашался платить.

Там только не убивали, остальное – все, что угодно. Мне, отвечающему хоть за какой-то покой Невского, пришла в голову совершенно агитационная мысль. Я по-доброму пригласил к себе в управление всех самых ярких посетителей этих двух кабаков. И они пришли на четвертый этаж дома 145 по Лиговскому проспекту. Собрание прошло в ленинской комнате.
На рядах стульев, обитых малиновым сукном, сидели: чемпион Юрий Соколов, боксер Ричард и так далее и тому подобное. Я же восседал в президиуме, за длинным столом, накрытым скатертью того же колора, справа стоял классический графин с водой, слева возвышался гипсовый бюст Ленина, а по центру портрет Дзержинского.

Открыв собрание обращением – товарищи, спортсмены, я перешел к сути повестки. Попробую восстановить мою речь.

«Передо мной находятся взрослые люди, осознанно выбравшие свой путь, а, значит, взявшие на себя, не будем распространяться, какие права и обязанности, так как они и вам, и мне хорошо известны. В результате мы имеем каждый день мордобои, в рестораны заскакивают налетчики, хрен знает откуда понаехавшие в славный город трех революций, о карманных ворах я вообще не говорю. Половина проституток травит клиентов клофелином, иностранцев потом я собираю по подъездам новостроек, куда их отвезли таксисты, предварительно отобрав у иностранцев все, что не успели отобрать другие.

Каждое утро я открываю сводку происшествий по Куйбышевскому району зажмурясь. Каждый день я захожу к руководству с банкой вазелина.

В зале раздается бодрый смех.
Рано веселимся. Эту банку вазелина я собираюсь передать вам как наградной кубок. Я отдаю себе отчет, что не докажу ваше вымогалово с проституток, официантов, таксистов и прочих. Но вы же меня толкаете на пошлые поступки. Я вижу, здесь присутствует мастер спорта по боксу в полутяжелом весе Ричард Дроздов. Встаньте, пожалуйста.

Нехотя встает товарищ Дроздов, с кривой рожей произносит: «Ну встал. Цирк какой-то».
Товарищ Дроздов получает по 100 финских или немецких марок с каждой проститутки, каждый вечер. Не вопрос. Допустим, Тамара Переля садится в такси с двумя фирмачами и собирается их обслужить. То есть заработать 800 марок. Таким образом, доход товарища Дроздова составит 200 марок. Но постовые, выставленные мной, ее задерживают, мурыжат в клетке, отпускают, а у Дроздова нет 200 марок.

По залу прокатывается возмущенный шумок.
Таксистов-отстойщиков я разгоню, официантов начну щемить за валюту, для ваших столов придумаю постоянные рейды, личности буду устанавливать по три раза на дню. В общих чертах вы поняли – я ударю по бизнесу.

Теперь от критики переходим к конструктивным предложениям. Вы получаете за охрану и ее не осуществляете. Мне даже неловко это говорить члену КПСС, старшему лейтенанту СКА, заслуженному мастеру спорта, гордости нашей страны, товарищу Соколову.

Или вы наведете порядок – вышибете оттуда воров и налетчиков, прекратите пускать клофелинщиц, будете стоять на страже советских трудящихся, кто еще проводит в «Севере» и «Неве» свои свадьбы, стоять на страже репутации Ленинграда, оберегая интуриста, или мы с вами поссоримся до поноса.

Проверять же социалистическую законность я буду каждое утро по сводкам происшествий Главного управления внутренних дел Леноблгорисполкомов. Так как слова оратора не надо воспринимать за попытку дискуссии, то вопросы, я вижу, отсутствуют.

Спасибо за внимание, все расходимся для выполнения боевой задачи. Гимн петь не будем».

Если бы кто-нибудь сегодня снял то мое выступление на телефон и выложил в сеть, то по просмотрам я бы еще поспорил с Бузовой.

На следующий день между спортсменами и уголовниками произошла встреча, их неприятный разговор закончился тем, что на вверенных мне объектах общественного питания наступил приблизительный порядок. Но это была, конечно, только пауза. Перерыв между раундами.

Это тоже были профессиональные спортсмены, только на несколько лет моложе и с меньшими заслугами. Большинство из них еще пять или семь лет назад видели таких, как Ледовских, Кудряшов и Челюскин, на соревнованиях и относились к ним с придыханием. Если тогда они восхищались победами в единоборствах, то теперь засматривались на машины, спутниц и манеры старших. Но для того, чтобы всем этим обладать, не нужно было прорываться сквозь строй легионеров от спорта, достаточно было лишь примкнуть. Тем более, существительное «ворота» не ассоциировалось у них с заводской проходной.

Рэкетиры чувствовали, что они находятся только в самом начале своего подъема, конкуренции между ними не было. Началось с того, что к Михаилу Глущенко на площади Пролетарской диктатуры подошли борцы-вольники и без особой надежды на успех попросили пустить их на хлебное место. Глущенко их удивил, сказав, что своим он легко уступит половину площади.

После этого процесс пополнения коллективов пошел сам по себе. Среди бывших коллег по спорту появилась традиция обниматься при встречах – крепко похлопывать друг друга по спинам в знак того, что они долго вместе шли одним путем.
В разговорах стали мелькать новые имена и прозвища: Чум, Пластилин, Женя Рукопашник, Боцман, Кочубей, Акула, Сокол. Большинство из них влились в команды «малышевских» и «тамбовских». Как правило, спортсмен оказывался в той группировке, где у него были знакомые. Первоначальная тенденция разделения на практике оказалась проста: ленинградцы шли под крыло к Малышеву, приезжие – к Кумарину.

За мастерами единоборств пришла очередь представителей и других видов спорта – легкоатлетов, игроков в гандбол и водное поло. Михаил Кашнов, мастер спорта по прыжкам с шестом, стоявший на воротах в баре «Космос», славился столь резким ударом, что даже боксеры его стали опасаться и прозвали Кошмаром.

Число чемпионов, мастеров, кандидатов в мастера спорта и перворазрядников к концу 1989 года возросло со ста до пятисот. Практически все они знали друг друга в лицо.

С этого времени молодому человеку, добившемуся успехов в спорте, было гарантировано трудоустройство в группировке рэкетиров. Заслужившие имя продолжали приходить в свои спортзалы. Не для системных тренировок, а для того, чтобы размяться, поболтать с тренером, поиграть в мяч, а в раздевалке познакомиться с восемнадцатилетними борцами. Что бы ни происходило в стране, спортшколы продолжали набирать новых учеников, а значит, ОПГ были вдолгую обеспечены притоком новых, хорошо подготовленных физически кадров.

Они смотрели за тем, чтобы чужие фарцовщики не приезжали на точку, потихоньку стали отжимать карманников. Тут же они наладили отношения с патрульно-постовой службой. Раньше с сержантом мог договариваться каждый спекулянт один на один, теперь же спортсмены небольшую часть собранной со всех дани централизованно откидывали в сторону отделения милиции. Спортсмены были социально близкими, более понятными и менее болтливыми, и милиционеры с радостью пошли на новые условия. Тем более, сборщики дани отчасти выполняли те функции, с которыми сами они уже едва могли справляться: гоняли случайных воров и хулиганов.

Это был чрезвычайно важный, качественный скачок в сознании братвы. От манер, которые сжимались до приветствия – «ты мне по жизни должен», они перешли к оказанию услуги, за которую действительно надо было платить. В этой точке и рождается силовое предпринимательство, будущая частная охранная деятельность.

А эти услуги были востребованы буквально на каждом шагу, так как в головах у уже понаехавшей братвы из разных углов страны были в основном разбойничьи, анархистские стереотипы. Так, к примеру, на углу Невского проспекта и улицы Толмачева, ныне Караванной, устроились проститутки. Не те – валютные, интердевочки, штучные. Новые вышли уже на промышленные рельсы для массового отечественного клиента с длинным рублем.

Туда постоянно подъезжали машины, а порой считали, что платить не обязательно. Поэтому сутенеры и обратились к молодым боксерам, а те просто выставили там пост. И если кто-нибудь из наглых вел себя не по-рыночному, то подходил парень с отбитым носом, старался уговорить-успокоить, а в случае, если беседа заходила в тупик – банально неожиданно хлестал тому в бороду.

Территориальная милиция прекрасно это видела и не совалась. Во-первых, кое-что имела с точки, а потом с точек, а потом, по большому счету, она вела бы себя также.

Кто по знакомству, выспрашивая, как его приятелю живется под его крышей. Кто рефлексировал на бренды, на свое представление о прекрасном, выходя на «тамбовских» или «малышевских». В принципе, мы также порой ищем зубного врача, когда прижало. Но ведь многие откладывают визит к стоматологу, надеясь, что кариес рассосется.

С противоположной стороны шли аналогичные процессы. Братва могла услышать о «беспризорном» коммерсанте случайно, допустим, где-то не дне рождения. Мог обратиться сосед по лестничной площадке. Экипаж парней, проезжая мимо ремонтируемого помещения, тут же останавливался, заходил внутрь и интересовался, кто тут старший и кто их крышует. Своего рода системный хаос. Но потихоньку новые налоговики изобретали, можно сказать, научный, государственный подход к снаряду.

К концу 80-х в Ленинграде издавалась уйма рекламных журналов и газет.

Молодежь сажали за журнальные столики где-нибудь в арендованных помещениях тех, кто уже был под их крышей, а те минимизировали временные затраты на поиск новых клиентов.

Раскладывают они, к примеру, перед собой «Рекламно-информационный проспект» – кооператоры, организации, индивидуально-трудовая деятельность Ленинграда образца 1989 года, тираж 50 тысяч экземпляров, ценой в 70 копеек. И начинают обзвон от первой страницы: кооператив «Гиппократ» предлагает жителям и гостям нашего города высококвалифицированную медицинскую помощь. Жирным выделено: «Помните! Своевременно начатое лечение – это всегда путь к полному выздоровлению, а тем самым – к молодости, бодрости, работоспособности». Адрес: улица Подвойского, дом 14, корпус 1, парадная 9. Справки по телефону с 15 до 20 часов.

Им звонят: «Привет, старшего позови … С кем вы работаете?». И назначают встречу: завтра, в 10 часов утра у входа в БКЗ «Октябрьский».

Перелистываем: кооператив «Камея» оказывает следующие услуги для автолюбителей: тонирование автомобильных стекол, изготовление фурнитуры для автомобилей. Адрес: Жуковского, 57, ежедневно.

– Привет, старшего позови.

Встречу назначают завтра, в 10:15 у входа в БКЗ «Октябрьский».

Переворачиваем: кооператив «Оптима» работает под девизом «Любая экономия сводится к экономии времени». Все виды машинописных и стенографических работ. Улица 10-ая Советская, дом 17, квартира 20, квартира Аллилуевых, мемориальный музей В.И. Ленина.

И так, пока тайминг у БКЗ не закончится.

На следующий день у БКЗ стоят два молодых парня. Принимают посетителей. Иногда подъезжает авто с крышей побеспокоенных, мол, в чем вопрос, парни. Тогда перед ними извиняются, объясняют, какой кто коллектив представляет, обмениваются телефонами, расходятся. Ложный вызов, но если с уважением отнеслись к группе быстрого реагирования, то без обид. Порой коммерсанты приходят печальные и одни. Им объясняют, что они под крышей, то есть зарегистрированы в налоговой инспекции, разжевывают правила поведения с другими сборщиками дани. Они примитивны: если к тебе пришли с претензией – рот не раскрывай, а сразу показывай пальцем на нас. То есть правильно говорили, как сегодня адвокат заранее объясняет: «Ты имеешь право не давать показания на себя и на своих близких родственников согласно 51-ой статьи Конституции, жди, пока я приеду».

После этого к таким заезжали по месту работы кооператива, осматривали объект на предмет, скольким рублям в месяц он соответствует, и вели уже дополнительные, более тонкие разговоры. Сводились они к следующему: если кооператор открывал какое-то новое дело, то обязан был предупредить крышу и увеличить размер пошлины. Если он этого не сделает, а ребятки узнают сами или к нему нагрянут оппоненты, то он будет вынужден платить штраф гостям и им. Разве сегодня ФНС поступает иначе?

Тем не менее, любой нормальный бизнесмен думает, как заплатить налогов меньше, а спать спокойнее. Как правило, деловых людей спрашивали о прибыли, а потом, глядя в потолок, называли процент или сумму. Так, например, «тамбовские» сразу заглянули в европейское будущее и назначали 30 процентов. Это же в ХХI веке считается нормальным, а тогда воспринималось не как дележка, а как грабеж. Но большинство останавливалось на 10 процентах. Возможно, в этом было что-то православное – от еще крепостной десятины. Может быть, давило уголовное прошлое нашей страны, когда блатными была установлена такса за наводку на куш – 10 процентов от украденного. А скорее всего, в этом был и чисто бизнесовый резон. Выгодно же тогда в долгую, когда человеку тоже выгодно.

Потихоньку этот менеджерский алгоритм зашел и внутрь коллективов. Там же тоже надо было заинтересовывать братву. Коммунистическое – всем поровну – уже устарело. Так что кроме зарплаты – некоей доли с общего, тем, кто приносил новые точки, отстегивался процент. Как сегодня в рекламных структурах. Но права без обязанностей не растут.
В некоторых, скажем так, цивилизованных коллективах предупреждали, что если они залетят в тюрягу по вопросам, решать которые их отправило руководство, то бригада обязана заботиться о травмированном. Но если он займется своим, отдельным от интересов ОПГ промыслом, и сядет, то это его проблемы. Тут на заботу не надейся.

Первые уже не состояли только из тех пройдох, кто бегал за иностранцами и имел звериный опыт Невского проспекта. К ним примкнули энергичные обыватели, ушедшие из разваливающейся армии офицеры, инженеры с активной деловой позицией, авантюристы, не способные ни на что, просто торговки с рынка. Куча-мала, но в этом котле и рождалась новая нация. А роды всегда выглядят непечатно.

Большинство же остальных советских людей бурлили, возмущались, митинговали, пили, лишь фиксируя как прилавки пустеют, зарплаты тают. Вскоре и зарплаты прекратили платить, а они ждали, ждали, некоторым помогла водка, но им так ничего и не досталось.

Мастерили колеса, изобретенные и работающие уже на половине планеты. Я знал одного особо опасного рецидивиста, кто умудрился влюбиться в девку, торговавшую на Сытном рынке. Она ему поставила условие – или семья с бизнесом или, как она сама шутила, «восемь ходок и все за огурцы». Знали его в воровской среде как Левшу, жил он рядом с рынком и встал на ее путь исправления.

Он придумал название отдела, где торговала его зазноба. Несмотря на то, что там лежали овощи и мясо, вывеска гласила – «Лукум-Каракум». Реклама же выглядела сногсшибательно – на фанере он начертал: «Помидор имеет витамин». Зощенко бы позавидовал. Сам же он в майке и фартуке прилюдно рубил кости. Однажды его дама что-то не так ответила молодым ребятам, страшно похожим на братву, а те тут же перешли на угрозы, тогда на сцену и вышел Левша.

Подойдя с топором к прилавку, держа тесак правой рукой, на которой вокруг кинжала извивалась змея, левую руку, на кисти которой можно было прочитать короткое: «Я прав», он протянул к обидчикам. Через пару фраз, он перепрыгнул через прилавок и, покачивая «палицей», произнес: «Ворвался законный вор в барак и семь сук топором положил».

Вряд ли братва поняла это эхо от той бойни в послевоенном ГУЛАГе, но на нее так дыхнуло лагерем, что уходили на скоростях. Все же Левша слыл добряком. И к месту закончить эту пьеску еще одной зарисовкой.

Как-то жена заставила его зайти в школу, на родительское собрание ее сына. Левша приоделся, а руки старался держать за спиной и под партой. Чтобы другие мамы не прочитали его наскальные надписи. Когда же разговор зашел о том, что родителям надо сброситься на нужды класса, то Левша тут же насторожился, кто будет принимать деньги.

- Родительский комитет, конечно, - подтвердила классная руководительница.

- А сколько человек в этом комитете? – уточнил Левша.

- Шесть.

- Ерунда, шесть человек держать общак не могут, - заявил папа.

В классе стало тихо.

Поручили собирать деньги ему. Поверьте, это был самый честный родительский комитет на белом свете.

Уже никакие мастера спорта не могли это все объять. Они занялись организацией процесса, осмыслением стратегии – окучивание крупных инвесторов, как они сами это понимали, конечно. Второй состав занял и захватывал объекты среднего класса, а розница и ее чаяния тем временем наваливались со всех сторон, парализуя деятельность системы. Никто, разумеется, объявления в газеты не давал, но фактически спортсмены ударили в набат. Если бы они были революционной властью в 1918-ом, то на том культовом плакате было бы начертано: «Ты записался в Братву?».

Долго ждать не пришлось, палками тоже никого не загоняли. В их ряды хлынула шпана и молодые уголовники. Если ленинградцы были еще адекватные, то из Перми, Омска, Магадана понаехали те, кто сформировался в абсолютно лагерной субкультуре. Мало кто задумывается, а признают еще меньше, что в СССР мужчины делились на две категории – «Те, кто воевал, и те, кто сидел». Причем, еще вопрос, где больше набираешь полынного опыта. Эти, из поселков городского типа, и выглядели устрашающе. Худые, битые, исключительно с матерным языком, чуть ли не в кирзовых сапогах, в головах – вата, ну чистые гиены. Прозвища – обхохочешься: Мотя, Биба, Сопля.

Тем не менее, выбирать не приходилось. Не на отборочных соревнованиях общества «Трудовые резервы» перед участием в Спартакиаде школьников. Их принимали в коллективы, образуя из них звенья. Каждому звену – кусочек улицы. Конечно, это были типичные шайки. Они и разговаривать-то плохо умели с коммерсантами. Слышь да слышь. Деловые люди были в ужасной растерянности.

Одна история, когда перед тобой мастер спорта по греко-римской борьбе, ухоженный, подтянутый, с опасным прищуром. Пусть ты ему платишь, но ощущаешь себя как за каменной стеной, другая пьеса, когда перед тобой несколько шакалов, от которых так и прет желанием куда-нибудь впиться клыками, откусить, порвать и разбежаться, дожевывая, что самим непонятно. Но другой пехоты у лидеров не было. Да и не могло быть.

Александр Блок в «Двенадцати» - именно про них: «В зубах – цигарка, примят картуз,
На спину б надо бубновый туз!».

Никаких отцов-основателей вместе с близкими товарищами из клубов «Динамо», «Ринг», «Локомотив» да Школы высшего спортивного мастерства не могло хватить на то, чтобы окучивать весь этот «мегабазар». Тем более, многие кооператоры стали просить постоянной помощи: присутствия при ежедневных сделках, охраны грузов, ресторанов. Беспрерывного присмотра требовали конкретные места. Стали нужны не авторитеты, а исполнители на зарплате или в небольшой доле. Пришел час новобранцев.

Новым сотрудникам назначали зарплату в 500 долларов и выдавали подержанную «девятку» на пять человек. Эти экипажи отправляли по вызовам в разные точки города, когда нужно было решить какие-то технические вопросы. Скажем, если пьяные не хотели расплачиваться в ресторане или кто-то обижал проститутку. Иногда они просто курсировали по ночам между ларьками и магазинчиками, тем самым предотвращая случайный ущерб от мелких хулиганов. Если новобранец приводил кооператора, то, разумеется, он получал процент с его дани. Когда молодежь вливалась в группировку уже со своими ларьками, с них не требовали платить процент с этих заработков – слишком уж малы они были. Иногда новичкам давали возможность заработать, когда нужно было припугнуть кого-то, не имея цели извлечь прибыль. В таких случаях на жертву выпускали десяток парней, разрешая им забрать себе все, что они смогут отобрать у потерпевшего.

Слабость новых работников была в их патологической неграмотности, неумении разговаривать с людьми, неспособности даже примерно оценить уровень прибыли предприятия. Но была у них и сила – для них не существовало ни авторитетов, ни страха. Им было совершенно все равно, устроить погром в дешевой рюмочной или в гостинице «Астория», драться с дворовым подростком или с мастером спорта по боксу. Они были преданы только лично тому, кто позвал их в группировку, и готовы были порвать любого, на кого покажет пальцем старший.

В то время в одну из ленинградских группировок влилось несколько парней с Моховой улицы. На две головы ниже спортсменов, на тридцать килограммов легче, на 10 лет младше. Как-то на Пушкинской улице они столкнулись со здоровенными боксерами, отозвавшимися о них презрительно. Несмотря на очевидный перевес в силе на стороне спортсменов, шпана переломала им кости палками, выдернутыми из скамеек рядом с бронзовым Пушкиным.

Для того чтобы организовать работу новоприбывших, их разделили на маленькие группы. Возглавлял каждую группу, по крайней мере на первых порах, кто-нибудь из более-менее спортсменов. Старшего стали называть бригадиром, а сами группы – бригадами.
Это понятие пришло, как ни странно, с производств. Ведь как-то надо было объяснять желторотикам, некоторые из них к тому же уже отсидели по малолетке, что такое дисциплина. Борцы и боксеры не могли им толковать правила, ссылаясь на спортивную иерархию. Им рассказывали про основы управления на примере советских заводов. Разжевывали буквально: «На каждом заводе есть директор. Каждый цех занимается своим делом. Есть инженеры, есть маляры. У каждой группы маляров – свой бригадир».
Порядок среди молодежи удалось наладить только на уровне выполнения ими заданий, поведение же их оставалось неконтролируемым. Они по-прежнему могли сидеть в кафе в перчатках и, как только старший оказывался вне зоны видимости, мгновенно превращались в хамов. Постепенно спортсмены перестали обращать внимание на бесчинства тех, кого уже прозвали «кепками». В итоге получилось так, что большинство «кумаринских» и «малышевских» никогда ни Кумарина, ни Малышева в глаза не видели.
В количественном отношении спортсмены стали составлять не больше двадцати процентов в своих же коллективах. Другое дело, что новичкам ни при каких условиях не светили даже мелкие руководящие позиции. Между собой их называли пехотой, подразумевая, что те годятся только для ведения боевых действий. Ни у одного из них не было шанса проявить себя иначе, чем полной бесшабашностью или чрезмерной агрессивностью. Таких использовали примерно с той же целью, что Кумарин когда-то Лукошина – разжечь конфликт там, где он был на руку. Вершиной карьерной лестницы для новобранца была должность бригадира команды из пятерых таких же, как он. Набор молодых людей в группировки продолжался в течение последующей пятилетки. Большинство из них погибали, не дожив до 30 лет, в результате кровавых конфликтов друг с другом или от наркотиков.

Пушкин с Дантесом дрались на 20 шагах, а барьеры были в десяти. Ленский с Онегиным на 32 шагах, барьеры на 16, то есть в стихах поэт пожалел своих героев. В кодексе была заложена возможность выяснить отношения и на холодном оружии. Аналогичный случай произошел и в городе Ленинграде в 1989 году.

Звали его Илья Леваков. Он был из шпаны, худой, резкий, дерзкий. Как-то его угораздило поплыть на теплоходе на Валаам. Там, в баре он наткнулся на нескольких парней из Казани. Откуда они взялись, да бес их знает. Сначала они дрались в баре, потом бегали друг за другом по палубам. Сперва кидались мебелью, потом Илья достал противопожарный багор. Когда капитан корабля с приданными матросскими силами их угомонил, то издал приказ, чтобы больше их не кормили.

К концу 80-х категорическим ответом на шмен стала случайно выдуманная, привезенная из провинции, новая игра. Исторически ее появление - безупречно.

Правила оказались примитивны как гиря: новичку предлагали положить на стол купюру, равную по достоинству банкноте инициатора представления. Затем первому советовали загадать любое число. Потом произнести его вслух. Он соглашался: например, двести сорок три. Тогда владелец секрета приговаривал: «А у меня на один больше – двести сорок четыре». И быстро забирал чужие деньги. На возмущение простаку отвечали хохотом: «Правила такие. Игра называется Занзибар».

Проститутку могли хором, а потом еще и избить, в ресторане могли не заплатить, да еще оскорбить или увести с собой официантку. Этими действиями они ставили под сомнение уровень и качество крыши коммерсанта. Репутацию надо было быстро и демонстративно отстаивать, чтобы кооператор знал, что кто со злом придет, тот от братвы и погибнет.

Так родилась услуга возмездия за моральный ущерб. Места жительства вероломных устанавливали, в лучшем случае жгли им машину, а иногда врывались к ним в жилище и ломали кости арматурой. Если же кто-то просто не платил, то вычислялось кафе или магазин той группировки, которая нарушила правила игры, и совершался налет на их коммерсанта. Старались вести себя адекватно: не заплатил за ужин – в твоем магазине бесплатно шубу заберут; не заплатил и побил посуду – заберут товар у твоего человека и в потолок из ружья стрельнут. Закон должен быть еще и справедлив. Но так росла и мужала жестокость.

К нему ворвались, избили, отняли 800 долларов, объявили, что теперь будут приходить за данью ежемесячно. В те времена еще мало кто обращался за помощью в милицию, но если коммерсант лично знал сотрудника, верил ему, то правильно считал – лучше я буду платить органам. Во-первых, дешевле, во-вторых, они по определению культурнее себя ведут.
К часу, когда та братва должна была зайти в Капеллу, опера устроили засаду. При появлении двух бойцов им никто никаких удостоверений не показывал. Их тут же начали лупить, а у них к тому же оказался с собой наган и ТТ. Пристегнув их наручниками к батарее, сотрудники начали делать вид, что собираются отрезать им уши. Гости взмолились и по приказу набрали телефон старшего. Им оказался Наиль Хаматов – лидер казанской группировки. Он приехал на своем новом джипе NissanPatrol прямо на Певческий мост, где и состоялась передача пленных.

Но сначала с него взяли слово, что он вернет 800 долларов, еще 800 долларов отдаст за избиение коммерсанта, а следующие 800 долларов за беспокойство. Он кивнул, наган и пистолет ТТ демонстративно выкинули с моста, двух его подчиненных, избитых, но все же с ушами, передали – и вся недолга. А в это время рядом стояли экскурсионные автобусы «Икарусы», там сидели десятки иностранцев, а экскурсоводы им рассказывали, что на вершине Александровской колонны виден ангел с лицом Александра Первого.

Через пару дней Наиль отдал деньги, сообщив, что его братва так и не верит, что это были сотрудники уголовного розыска.
Коммерсант разнес слух среди своих знакомых об эффективной охране, к милиционерам потекли заказы. Наиля убили в 1991 году, чуть позже погибли и те два ухаря.

Наган и пистолет ТТ до сих пор лежат на дне Мойки, недалеко от музея-квартиры Пушкина, а убийца Наиля по прозвищу Мартин до сих пор живет во Всеволожском районе. Он держит автомойку и шиномонтаж.

Важно другое. Убийство Наиля можно считать первой или одной из первых гангстерских ликвидаций, когда исполнитель ждал цель возле автостоянки и справно исполнил свою работу. Это можно считать точкой, когда стартовал принцип самоистребления, ведь убийство Наиля было делом рук своих же товарищей.

Так что, не принижая исторического значения Девяткино, все же смертельный вирус в Петербург занесли «казанские». Последнее не снимает ответственности со всех остальных.